глаза от этого города серого. Со стен обещают:
"Un verre de koto donne de l'energie" Вином любви
каким
и кто мою взбудоражит жизнь? Может,
критики
знают лучше. Может,
их
и слушать надо. Но кому я, к черту, попутчик! Ни души
не шагает
рядом. Как раньше,
свой
раскачивай горб впереди
поэтовых арб неси,
один,
и радость,
и скорбь, и прочий
людской скарб. Мне скучно
здесь
одному
впереди,поэту
не надо многого,пусть
только
время
скорей родит такого, как я,
быстроногого. Мы рядом
пойдем
дорожной пыльцой. Одно
желанье
пучит: мне скучно
желаю
видеть в лицо, кому это
я
попутчик?! "Je suis un chameau",
в плакате стоят литеры,
каждая - фут. Совершенно верно:
"Je suis",
это
"я", а "chameau" - это
"я верблюд". Лиловая туча,
скорей нагнись, меня
и Париж полей, чтоб только
скорей
зацвели огни длиной
Елисейских полей. Во все огонь
и небу в темь и в чернь промокшей пыли. В огне
жуками
всех систем жужжат
автомобили. Горит вода,
земля горит, горит
асфальт
до жжения, как будто
зубрят
фонари таблицу умножения. Площадь
красивей
и тысяч
дам-болонок. Эта площадь
оправдала б
каждый город. Если б был я
Вандомская колонна, я б женился
на Place la concorde.
1925
ВЕРЛЕН И СЕЗАН
Я стукаюсь
о стол,
о шкафа острия четыре метра ежедневно мерь. Мне тесно здесь
в отеле Istria на коротышке
rue Campagne - Premiere. Мне жмет.
Парижская жизнь не про нас в бульвары
тоску рассыпай. Направо от нас
Boulevard Montparnasse, налево
Boulevard Raspail. Хожу и хожу,
не щадя каблука,хожу
и ночь и день я,хожу трафаретным поэтом, пока в глазах
не встанут виденья. Туман - парикмахер,
он делает гениев загримировал
одного
бородой Добрый вечер, m-r Тургенев.
Добрый вечер, m-me Виардо. Пошел:
"За что боролись?
А Рудин?.. А вы,
именье
возьми подпальни..." Мне
их разговор эмигрантский
нуден, и юркаю
в кафе от скульни. Да.
Это он,
вот эта сова не тронул
великого
тлен. Приподнял шляпу:
"Comment ca va, cher camarade Verlaine?" Откуда вас знаю?
Вас знают все. И вот
довелось состукаться. Лет сорок
вы тянете
свой абсент из тысячи репродукций. Я раньше
вас
почти не читал, а нынче
вышло из моды,и рад бы прочесть
не поймешь ни черта: по-русски дрянь,
переводы. Не злитесь,
со мной,
должно быть, и вы знакомы
лишь понаслышке. Поговорим
о пустяках путевых, о нашинском ремеслишке. Теперь
плохие стихи
труха. Хороший
себе дороже. С хорошим
и я б
свои потроха сложил
под забором
тоже. Бумаги
гладь
облевывая пером,
концом губы поэт,
как блядь рублевая, живет
с словцом любым. Я жизнь
отдать
за сегодня
рад. Какая это громада! Вы чуете
слово
пролетариат? ему
грандиозное надо. Из кожи
надо
вылазить тут, а нас
к журнальчикам
премией. Когда ж поймут,
что поэзия
труд, что место нужно
и время ей. "Лицом к деревне"
заданье дано,за гусли,
поэты-други! Поймите ж
лицо у меня
одно оно лицо,
а не флюгер. А тут и ГУС
отверзает уста: вопрос не решен.
"Который? Поэт?
Так ведь это ж
просто кустарь, простой кустарь,
без мотора". Перо
такому
в язык вонзи, прибей
к векам кунсткамер. Ты врешь.
Еще
не найден бензин, что движет
сердец кусками. Идею
нельзя
замешать на воде. В воде
отсыреет идейка. Поэт
никогда
и не жил без идей. Что я
попугай?
индейка? К рабочему
надо
идти серьезней недооценили их мы. Поэты,
покайтесь,
пока не поздно, во всех
отглагольных рифмах. У нас
поэт
событья берет спишет
вчерашний гул, а надо
рваться
в завтра,
вперед, чтоб брюки
трещали
в шагу. В садах коммуны
вспомнят о барде какие
птицы
зальются им? Что
будет
с веток
товарищ Вардин рассвистывать
свои резолюции?! За глотку возьмем.
"Теперь поори, несбитая быта морда!" И вижу,
зависть
зажглась и горит в глазах
моего натюрморта. И каплет
с Верлена
в стакан слеза. Он весь
как зуб на сверле. Тут
к нам
подходит
Поль Сезан: "Я так
напишу вас, Верлен". Он пишет.
Смотрю,
как краска свежа. Monsieur,
простите вы меня, у нас
старикам,
как под хвост вожжа, бывало
от вашего имени. Бывало
сезон,
наш бог - Ван-Гог, другой сезон
Сезан. Теперь
ушли от искусства
вбок не краску любят,
а сан. Птенцы
у них
молоко на губах,а с детства
к смирению падки. Большущее имя взяли
АХРР, а чешут
ответственным
пятки. Небось
не напишут
мой портрет,не трут
понапрасну
кисти. Ведь то же
лицо как будто,
ан нет, рисуют
кто поцекистей. Сезан
остановился на линии, и весь
размерсился - тронутый. Париж,
фиолетовый,
Париж в анилине, вставал
за окном "Ротонды".
1925
NOTRE-DAME
Другие здания
лежат,
как грязная кора, в воспоминании
о NOTRE-DAME'е. Прошедшего
возвышенный корабль, о время зацепившийся
и севший на мель. Раскрыли дверь
тоски тяжелей; желе
из железа
нелепее. Прошли
сквозь монаший
служилый елей в соборное великолепие. Читал
письмена,
украшавшие храм, про боговы блага
на небе. Спускался в партер,
подымался к хорам, смотрел удобства
и мебель. Я вышел
со мной
переводчица-дура, щебечет
бантиком-ротиком: "Ну, как вам
нравится архитектура? Какая небесная готика!" Я взвесил все
и обдумал,
ну вот: он лучше Блаженного Васьки. Конечно,
под клуб не пойдет
темноват,об этом не думали
классики. Не стиль...
Я в этих делах не мастак. Не дался
старью на съедение. Но то хорошо,
что уже места готовы тебе
для сидения. Его
ни к чему
перестраивать заново приладим
с грехом пополам, а в наших
ни стульев нет,
ни органов. Копнешь
одни купола. И лучше б оркестр,
да игра дорога сначала
не будет финансов,а то ли дело
когда орган играй
хоть пять сеансов. Ясно
репертуар иной фокстроты,
