Грамоты она не знала, но и письмо никому прочесть не доверила, а потому дождалась незнакомца и попросила его прочитать письмо и написать за нее ответ.

В письме этом какой-то Федор Тимофеевич, описывая о своем здоровье, просил ее приехать в Москву, остановиться на указанном им подворье и ожидать его.

Догадавшись, от кого письмо, она попросила незнакомца написать, что очень рада исполнить желание, но не может этого сделать в скором времени, потому что много задолжала.

Через две недели ей принесли повестку на дом о присланных для нее 200 рублях. Она получила деньги, а с ними и письмо без подписи, в котором ее опять просили как можно скорее приехать, потому что в ней имели какую-то необходимую надобность по хозяйству.

Это письмо ей читал ее хозяин. Его заинтересовали некоторые двусмысленные выражения в письме, и он попросил свою жену вызвать жилицу на откровенный разговор, выспросить ее об этом загадочном человеке и, если возможно будет, на время задержать ее выезд из П. Ему казалось, что тут кроется какое-то важное дело.

Жена хозяина была женщиной весьма неглупой. Она вечером пригласила жилицу к себе пить чай и завела с ней разговор со следующего предмета:

- Как жалко мне, Катерина Прокофьевна, что вы уезжаете от нас в Москву, - я к вам так привыкла, как к родной.

- Что же делать? - отвечала та. - Я этому человеку, который мне пишет, очень многим обязана, а иначе, конечно бы, не поехала: я уже здесь обжилась, и мне здешняя жизнь очень нравится.

- Да вы бывали ли когда-нибудь в Москве-то? Ведь там, говорят, совсем другой народ.

- Никогда. Слыхала, что там очень хорошо, а бывать не приходилось. Я и сюда-то попала, не знаю как: об этом мне и во сне-то никогда не грезилось, а вот Бог привел еще пожить. Так, верно, Богу угодно и теперь, чтобы мне с вами расстаться и быть в Москве.

- Да что же вы будете там делать-то? Или также займетесь торговлей?

- Я и сама не знаю, что я там буду делать: это уже зависит не от меня.

- Разве вы уж так много обязаны вашему знакомому? Если бы я была на вашем месте, то ни за что бы отсюда не поехала, хоть он тут что хочешь делай. Приехать в город, в котором никого не знаешь, это невыносимая скука. Да еще хорошо, если приедешь-то к доброму человеку, а если к каком-нибудь негодяю, так с ним, пожалуй что, и пропадешь, и жизни-то своей после не будешь рада...

При этих словах Катерина Прокофьевна о чем-то задумалась. Хозяйка, заметив, что кое-чего добилась своим разговором, продолжала:

- Слава Богу, Бог вас ведь благословил заняться порядочной торговлей, жить вам можно хорошо, к тому же одна голова, говорится по пословице, не бедна. Вы уже здесь привыкли и примерились к людям, так чего бы вам желать? А то, вишь, приезжай Бог знает куда и зачем, да и что-то еще там будет? Нет, Катерина Прокофьевна, я, право, любя вас, не советовала бы вам туда ехать. Лучше напишите, что сделались нездоровы - вот и конец. Да ваш знакомый-то что там делает?

- Торгует от хозяина пивом.

- Ну вот он вас и выписывает, чтобы вы были у него вместо кухарки. Экая радость возиться около горшков. Да он сам-то из какой стороны, Московской или какой другой губернии?

- Я, право, хорошенько-то не знаю; он был купцом, - сказала она со вздохом, - а теперь-то Бог его знает, куда он приписался.

- Как же вы с ним познакомились-то: здесь, в П., или где в другом месте?

Не зная, что отвечать на это, Катерина Прокофьевна сказала:

- В деревне.

- Так вы, стало быть, с ним из одной стороны? - спросила таинственно хозяйка.

- Из одной, - подтвердила Катерина Прокофьевна рассеянно, - только из разных деревень; мы жили с ним вместе на одной фабрике.

Хозяйка, заметив сбивчивость в словах жилицы, шепнула ей потихоньку, как бы в предостережение:

- Конечно, любовь чего не делает, однако же надобно ведь себя и поберечь. Если он человек-то ненадежный? Жизнь-то вам еще нужна: вы молодая, можете здесь найти себе хорошего мужа из наших рядских и жить с ним спокойно, не мыкаясь по свету. Послушайтесь меня, Катерина Прокофьевна! Ей-Богу, вы не поверите, как мне вас жалко! У меня сердце вещун, и я думаю, вы поедете в Москву не на радость. Так мне это и представляется!

- Я теперь, Ольга Петровна, после ваших-то слов, уж и не знаю, что мне делать!

- А вот я вам скажу, что делать - написать письмо, что вы сделались нездоровы. Муж мой вам напишет, вот и все тут! Насильно ведь не заставит же он вас отсюда ехать?

- Да, этого он не сделает и сделать-то, пожалуй, побоится.

- Ну вот, видите, не правда ли моя выходит, что он человек-то так себе, какой-нибудь бродяга. Я из слов ваших поняла: вы сказали, что был купцом, а теперь - Бог его знает, кто он такой? Да есть ли у него состояние?

- Как же, есть. У него очень богат крестный его отец, который ему много помогает. Мне уж только рассказывать-то о нем не хочется. Что он с собой сделал? Какой был красавец. А вот крестный-то его отец - я уж не знаю, почему он его так называет, - и уговорил его перейти в свою хлыстовскую веру. Он решился и оскопил себя у него в деревне. Теперь сделался словно мертвец какой.

- Господи помилуй! - перекрестилась хозяйка, - какая окаянщина случается над человеком! Ведь, верно, уж он его обольстил деньгами, а то из-за чего бы ему решиться на такое нехорошее дело? Вот что, Катерина Прокофьевна, я бы очень желала узнать о жизни вашего знакомого, и, поверьте мне, что я не ошибусь, если дам вам совет. Мне, право, вас жаль! Вижу, у вас и людей таких знакомых нет, которые бы вам сказали истинную правду.

- Матушка вы моя, Ольга Петровна, рассказывать-то мне об этом человеке больно страшно: он пропащий и ему своей головы не сносить... Я уж и не знаю, как он существует на белом-то свете и как его матушка-сыра-то земля носит!.. Только вы, пожалуйста, об этом никому не говорите, а то, пожалуй, за это и пострадаешь.

- Да что вы, Катерина Прокофьевна! Да могу ли я подумать об этом? Да разве я какая-нибудь доносчица? Мы вот с мужем-то живем уже 20 лет, да из наших комнат-то и прошивка не вылетала на улицу. Вы, кажется, и сами видите, какие мы люди: способны ли мы на недобрые дела?

- Я уж очень боюсь, - сказала Катерина Прокофьевна, - нынче народ-то стал на язык больно слаб. Ну выслушайте же, Ольга Петровна.

Мы жили с Василием Ивановичем, так зовут моего знакомого, в городе К., на одной ткацкой фабрике, он в ткачах, а я в разматывальщицах. По глупости своей я с ним сдружилась. У него нет ни отца, ни матери, а один только дядя, да и тот почему-то его не любит. А у меня есть мать и брат. Деревня, откуда я-то, находится от города в 15 верстах.

В каждый праздник он ходил в свою деревню, потому что его деревня от города находится только в двух верстах. Туда он водил и меня. Он часто напиваясь пьян, ругался со стариками и насмехался над старостой, у которого была изломана левая рука и переломан нос медведем, с которым он по охоте своей барахтался в лесу. Подошел рекрутский набор - любезного моего друга, за его грубости и насмешки, всем миром и упекли в солдаты.

Жалко его мне было в то время, очень жалко. Но что же делать? Помочь этому горю было нельзя. Прощаясь со мной со слезами, он мне сказал:

- Не плачь, Катя, Бог приведет я ворочусь- тогда женюсь на тебе и мы заживем припеваючи. Только не забывай меня и не якшайся с нашими ребятами.

Уж сколько же я по нему плакала, Богу одному только известно!

Месяцев через пять он прислал письмо, в котором, описывая, что он, слава Богу, жив и здоров, просил меня уведомить: как я живу и что делается в доме его дяди?

Ответить ему я не могла, потому что не знаю грамоты, а других просить об этом было очень со вестно. Письмо я давала прочитать одной моей грамотной подруге, а та, по глупости своей, и расскажи об этом на фабрике. Вот меня и начали после того называть Катериной Рекрутчихой.

Месяцев через шесть является на нашу фабрику солдат и начинает расспрашивать у фабричных, не был ли на фабрике Василий Иванов, из такой-то деревни, со своим другим товарищем.