"Скажу Сергею... Обязательно скажу!" - твердо решил я.
Но другое событие вынудило меня забыть на время обо всем.
Послышался натужный рев моторов. Из переулка, откуда начиналась дорога на Слуцк, въехало в деревню несколько огромных пестро раскрашенных тупорылых машин с натянутым брезентом над кузовами. Впереди колонны медленно раскачивалась и подпрыгивала на ухабах, еще хорошо не присыпанных снегом, легковая черная машина. Она была красивая и блестящая и намного роскошнее той, что привозила Рудяка. У одного грузовика верх был не брезентовый, а, видимо, из жести, и над ним торчали антенны. Еще за двумя прицеплены были котлы на колесах - походные кухни.
Я видел из окна, как машины остановились у мостика через канаву, напротив хаты Рудяка. Из них посыпались немцы, начали толкать друг друга, пританцовывать - греться. Из легковой машины никто не выходил, а из кабины первого грузовика выскочил офицер и скорым шагом направился к старосте.
Но Рудяк уже сам, без шапки, трусцой бежал навстречу. Послушал немного, что ему говорил офицер, и побежал к легковой машине. Открылась дверца, и Рудяк сразу отвесил поклон. Начальство в машине, наверное, было большое, ибо Рудяк все время порывался кланяться.
Наконец послышался протяжный крик-команда. Солдаты бросились к грузовикам...
И все время, пока грохотали мимо дома в сторону школы машины, у нас дрожали стены, дребезжала в кухонном шкафчике посуда, звенели стекла.
- Видал?! Одевайся быстрее! - забежал, тяжело дыша, Петрусь.
Он шмыгал красным простуженным носиком, тер под ним рукавом и все отбрасывал с глаз облезлую желто-коричневую шапку из хорька. Потом протянул мне рукава ватника, он служил ему вместо пальто, - подвернуть.
- Не пойду... - ответил я. - Обещал маме, что сегодня еще побуду дома...
- Эх, ты! Маменькин сынок! - Петрусь вырвался из моих рук и так же стремительно исчез за дверью, как и появился.
Я не мог усидеть в хате. Бросался от окна к окну, как зверь в клетке. Что делать? Не могу же я нарушить слова, обидеть маму. Она у меня одна-единственная. Как она дрожала надо мной, пока я болел. Хорошо Петрусю: у него и мать есть, и отец, хоть и инвалид.
Моя мать сегодня где-то на заработках. Хлеба с нашей четверти надела мы собрали столько, что его не хватит до нового года. Надо было зарабатывать, и она ходила помогать людям молотить. Теперь, говорит, как раньше, при помещиках стало: нужно батрачить, наниматься к другим, чтобы прожить.
Смысл нового, немецкого порядка познал я и на себе. Если бы не оккупация, не фашисты, то в этом году пошел бы в пятый класс. А так все лето и осень, до самого мороза пас овец. Жарился на солнце, дрожал под холодными осенними дождями и ветрами...
Крытые грузовики промчались, подпрыгивая на ухабах, назад. Не было среди них только того, что с антеннами.
Пришла на обед мать - вся в серой пыли, с запекшимися черными губами. Заглянув в хату и убедившись, что со мной все в порядке, она вышла во двор вытряхнуть одежду и долго кашляла там. Пока она промывала глаза, вынимала из печи поесть, я все время вертелся возле нее и просился на улицу.
- Ну ладно, - сдалась мать. - Только не долго, а то, не дай бог, опять заболеешь! И одевайся потеплее...
Я быстро управился со щами, но мать велела вымыть посуду и уже с порога добавила:
- Не забудь корове бросить трасянки!
Когда я сделал все, что от меня требовалось, и вышел на улицу, из переулка опять показались машины с немцами. Видимо, это были новые грузовики, не могли же те так быстро вернуться.
Староста встретил их на выезде из переулка уже вместе с Гляком. Они вскочили на подножки по обе стороны кабины первой машины. Грузовик развернулся на улице и исчез опять в переулке. И все машины проделывали такой же маневр. Потом они свернули на дорогу, что шла за огородами вдоль восточной стороны деревни. Там стоял колхозный клуб.
Я сразу направился туда.
Здание клуба было большое, приземистое, из отборных смолистых бревен. Гордость колхоза... Вдоль клуба тянулась крытая веранда, крышу по краю поддерживал ряд резных столбов. Это было любимое наше место, мы часто здесь играли. В левом конце веранды дверь вела в зал. В правом - в комнаты за сценой. Вдоль клуба у веранды росли молоденькие, лет шести-семи елочки.
Весь зал был заставлен крепкими, одна выше другой, скамьями. Они были со спинками и имели подставки для ног. Если надо было пробраться к стене или спрятаться от учителя, мы пролезали под лавками, как по туннелю, между двумя рядами ног.
Последние годы перед войной привозили уже звуковые фильмы, но продолжали показывать и немые. В конце зала, где ставили в проходе громоздкий киноаппарат, на одной из лавок прикрепляли динамо. Ручку этого таинственного динамо попеременно вращали хлопцы постарше. Давали попробовать и нам, малышам. Мы брались по два, и, слизывая с губ соленый пот, бесплатно смотрели, что происходило на экране.
Эх, как давно было то чудесное время!
Возле клуба было полно немцев. Сбежалась и детвора. Девчонки, сбившись табунком, глазели издали. А хлопцами верховодил Филька, он то и дело шнырял между немцами. Ни Степы, ни Петруся не было видно.
Я попробовал пересчитать немцев и сразу сбился: суетились, как муравьи. Одни разгружали машины, другие вытаскивали во двор зеленые скамьи и тут же разламывали и пилили их на дрова. Через открытые окна клуба валила пыль на веранду, на уже не белый снег летел мусор.
Только сейчас я заметил, что вместо многих елочек торчат одни пеньки: срубили немцы на метелки. И сразу защемило в груди. Мы так любили эти маленькие, колючие, как ежи, деревца!
Возле одной машины, которая еще не отъехала за волейбольную площадку, не стала в ряд с другими, офицер говорил что-то солдату и все показывал желтой кожаной перчаткой на кузов машины. Задний борт был откинут, брезент заброшен наверх, и видны были комоды, столы, разобранная кровать, чемоданы. В ответ солдат прищелкивал каблуками сапог и отвечал: "Яволь! Яволь!" Потом офицер подозвал к себе старосту и Гляка, которые о чем-то спорили, наблюдая, как немцы расправляются со скамьями. Офицер говорил тоном приказа, и Гляк все время ему козырял. Вскоре староста с Гляком и еще несколько солдат направились к грузовику, что стоял первым за волейбольной площадкой, а офицер - в клуб.
