– Кто же вам нужен, Аркадий Яковлевич? – я поменял тональность и начал говорить в подчеркнуто уважительном тоне в надежде отказаться без последствий, в случае чего.
– Мне нужен продюсер.
– Кто?
– Мне нужен медиапродюсер. Молодой человек с ясными мозгами, опытом, желанием играть в Большую игру и получать за это хорошие деньги. Например, пятьдесят тысяч долларов США в месяц. Так сказать, на испытательный срок.
– А что…
– Не включая бюджеты на проекты и представительские, разумеется.
– А что он должен делать?
– Постойте, не торопитесь. Давайте сначала проясним некоторые идеологические моменты.
– С удовольствием.
– Вы работали у Павловского, в ФЭПе. Сменили работу четыре года назад. Информации на этот счет у меня мало. То ли вы сами, то ли вас «ушли». Не суть. В связи с этим у меня вопрос: какие у вас убеждения, Антон?
– Вы знаете, Аркадий Яковлевич, на сегодняшний день я убежден в одном. В том, что бармены виски не доливают во всех, без исключения, московских заведениях.
– Я вам больше скажу. Вы думаете, что вы пьете виски, потому что у вас в меню написано, что это виски, и потому что люди за соседними столами наслаждаются виски. Хотя не исключено, что все мы тут пьем не виски, а бурду, попав под обаяние рекламы коммерческих брендов Chivas или Johnny Walker, называющих свой продукт виски. Реклама рождает любые образы. Тем не менее, Антон, я переформулирую вопрос. Как вы относитесь к существующему режиму? Что вы думаете о проблеме третьего срока?
– Аркадий Яковлевич. Если честно, то я никак не отношусь к существующему режиму. Раньше относился, а теперь в свободном плавании. А о проблеме третьего срока я думаю вот что: если он таки состоится, то я буду заниматься шняжными низкобюджетными проектами еще, как минимум, четыре года. Тогда как я хочу заниматься рынком политических технологий.
– Здравая позиция, Антон. Еще вопрос. А как вы относитесь к другой стороне баррикад? Можете назвать это оппозицией, можете просто назвать это «другой Россией», это неважно.
– Пока не отношусь. Особых претензий у меня к ним нет, впрочем, как и особенно теплых чувств. У них своих технологов хватает. Одну могу сказать – там все очень разрозненно, а я не хочу отвечать за один из проектов. Особенно в ситуации, когда левая рука не знает, что делает правая.
– То есть, если я правильно вас понял, вам все равно, на кого работать, чьи интересы представлять, главное, чтобы деньги платили?
– У меня встречный вопрос. А чьи интересы представляете вы?
– Разных людей, – Вербицкий задумался, – очень разных. В принципе, они все очень похожи, только говорить друг с другом не умеют. Учатся. Я как раз отвечаю за то, чтобы левая нога и правая нога делали одно дело. Исходя из того, что задумает центр.
– То есть вы Голова?
– Голова, Антон, бывает в казачьем войске. Я же сказал вам, я сотрудник. Старший научный сотрудник. Так что с моим вопросом? Все равно или нет?
– Я… понимаете… мне не то, чтобы совсем все равно, но без фанатизма. Я умирать за идею не готов. Но и с голоду тоже. Вы знаете, – я несколько раз щелкаю пальцами, – я сторонник рационального либерализма. То есть я всецело за построение в России гражданского общества и борьбу с тоталитаризмом, но чтоб при этом бабки достойные платили. Я не очень путано излагаю?
– Куда уж яснее – Вербицкий расхохотался – но, все-таки, скажите, Антон. У каждого, помимо материальных ценностей, есть еще ценности духовные. Что-то такое, что заставляет тебя делать выбор политического лагеря. Это не идеология, нет. Это что-то внутри. Очень сильное чувство. Например, увлеченность, цель или любовь. Да! Хорошая формулировка. Например, есть достаточно большая часть избирателей, которая любит в своем кандидате какую-то черту. Или любит самого кандидата. У вас есть что-то такое?
– Ууупс! Есть и еще какое! Только не правы вы тут, Аркадий Яковлевич. У меня чувство будет посильнее чувств неведомых мне избирателей. Не любовь, нет. У меня есть ненависть.
– Интересно…
– Да, ненависть. К тем, с кем я когда-то работал вместе. К тем, кто думает, что они умнее меня. А цель и увлеченность у меня как раз имеются.
– Какие же, если не секрет, Антон? Это очень важно.
– Цель одна – я хочу совершенствоваться в работе медиа. Потому что я очень сильно увлечен ею.
Вербицкий достал сигарету и закурил. Я тоже. Минут пять мы сидели в полной тишине, и я начал уж было подумывать о том, что ляпнул лишнего или вообще сказал не то, что от меня ожидали. Внезапно Вербицкий сказал, глядя в окно:
– Вы знаете, Антон, я тоже всегда был уверен, что ненависть – как раз таки не деструктивное, а созидательное чувство… Мне кажется, что у нас получится работать вместе. Так вы согласны стать продюсером?
– Я могу подумать?
– Конечно, – Вербицкий улыбнулся, дав понять, что только дураки могут раздумывать над его предложениями, – Сколько вам нужно времени?
Вероятно, моя последняя фраза была лишней. Обдумывать тут в принципе было нечего:
– В общем, не очень много…
– Вот и отлично. Значит, завтра приезжайте ко мне в одиннадцать, познакомимся поближе. Пишите адрес.
Продиктовав адрес, он подозвал официанта, расплатился, встал из-за стола и начал прощаться:
– Спасибо, что нашли время встретиться со мной. Я пойду, а вы тут посидите, посмотрите в окно. Сейчас внутреннее освещение приглушат, и откроется потрясающий вид ночной Москвы. До свидания. Да, кстати. Предположение о том, что мы пьем бурду, навязанную нам рекламой, – фантасмагория лишь отчасти. Именно поэтому я предпочитаю менее раскрученный классический Dewars. Кстати, как он вам?
– Великолепно.
– Отлично. Антон, можно личный вопрос?
– Пожалуйста, сколько угодно.
– Это правда, что вас уволили из ФЭПа за то, что вы копировали речи Геббельса, придавая им современное звучание?
Я на секунду задумался, затем медленно, для придания этой фразе большей значимости, заговорил, смотря чуть поверх головы Вербицкого:
– Гения пропаганды трудно копировать. И незачем. Потому что доктор Геббельс всегда современен, как показывает история.
– Интересная точка зрения. Я, признаться, так и думал.
…После того, как Вербицкий ушел, я подошел к выгнутому окну и стал разглядывать вечерний город, оживавший тем самым «московских окон негасимым светом». В это время горожане возвращались домой – кто с работы, кто из кино или ресторана, или просто из гостей. Некоторые из них возвращались домой со свадьбы друзей или с торжеств, посвященных рождению ребенка. Иные – с похорон или поминок. Они заходили в свои квартиры в совершенно разном настроении и самочувствии: усталые и грустные, жизнерадостные и веселые, раздраженные и благодушные. В общем, у каждого из них было собственное состояние души. Объединяло их одно – каждый входивший, спустя полчаса или меньше после попадания домой, включал телевизор, радио или залезал в Интернет. В этот момент он больше не являлся индивидуумом – он становился аудиторией. Всех их – таких разных, озабоченных своими проблемами, разделенных барьерами убеждений, религий, национальностей и языков – всех их объединила МЕДИА.
Во все времена ни одна партия, общественная организация, секта, религиозная конфессия или мультинациональная корпорация не обладала столь мощным объединяющим ресурсом. И дело здесь не в какой-то особой идее или новых средствах коммуникаций, а в том, что медиа сумела предложить людям что-то большее. Она предлагала всем им не просто ЗРЕЛИЩЕ, она дарила им ДРУГУЮ ЖИЗНЬ.
Я смотрел на ночную Москву и любовался загорающимися тут и там окнами. В какой-то момент мне показалось, что окна загораются не хаотично, а следуя какой-то годами установленной схеме. Такое впечатление, что они вспыхивали волнами, подобно тому как бывает, если кинуть камень в лужу. Круги, вызванные им, разбегаются от центра лужи сначала часто-часто, а потом все тише и тише, пока не успокоятся совсем. Почти как московские окна под утро. Я попытался найти точку падения этого пресловутого камня. Огни были разных цветов, но чем дольше я глядел на них, тем яснее становилось то, что доминирующий цвет – голубой. Казалось, что я смотрю на сотни тысяч мерцающих в ночи телевизоров. В самом деле, если исходить из этого, становится понятно, где находится эпицентр этих «кругов на воде». Он был где-то в районе северо-востока Москвы. Там, где стоит Останкинская башня…
