- Черт золотом писан! Вон что! А то... ат-грамота золочена! Позолотить все можно! - раздавался третий голос. - Вон, слышь, а л л и л у ю-м а т у ш к у - трегубо!.. Али она, матушка, - заяц трегубый!
- Не надо нам зайца! По-заячьи литургисать не хотим.
- Не дадим им, никонианам, а з а-б а т ю ш к у. А з - слово великое!
- Великое слово - а з! На ем мир стоит! За его, б а т ю ш к у-а з а, помирать будем!
- И ж е м Исуса Христа прободать не дадим! Мы не жиды!
- И трех перстов не сложим! Ин пущай нам пальцы и головы рубят, а не сложим!
Невежество, дикий фанатизм и изуверство брали верх. Более благоразумные и грамотные священники и иеромонахи молчали и только озирались на бушующую молодую братию и на закоренелых стариков. У Никанора глаза искрились из-под седых бровей, как раздуваемые ветром угольки в пепле.
Юродивый, протискавшись к Кирше, который стоял ошеломленный, и вынув из сумы череп мертвеца, показал его изумленному стрелецкому полуголове. Тот с испугом отшатнулся назад.
- Знаешь ты, кто это? - спросил юродивый, протягивая череп к Кирше.
- Не знаю, не знаю, - был торопливый ответ.
- А! Не знаешь?.. Так и мы знать не хотим того, кто тебя послал... Мы знаем только Того, кто нас всех на землю послал, и меня, и тебя, и вот его (он ткнул пальцем в череп). А ты знаешь... Его?
- Кого?
- Того, который на кресте вот так пальчики сложил (юродивый сделал двуперстное сложение), когда Ему руки к кресту пригвоздили?
Кирша не мог ничего отвечать. Он только испуганно глядел то на череп, то в добрые, собачьи, теперь светившиеся глаза юродивого.
- Он так велел креститься, а не по-вашему.
Кругом стоял гам и галас. Черный собор делился надвое. Зазвучал трубный голос Геронтия:
- Грамота царская, истинная, с титулом и богословьем в золоте! Грамота истовая, ей перечить нельзя.
- Волим повиноваться великому государю! - поддержали его священники.
- Не водлим! - кричала рядовая братия.
- Мы за великого государя молиться охочи!
- Молитесь, коли вам охота, только вы нам после этого не попы!
- Какие попы! Никониане!
- Щепотники! Хиротонию ни во что ставят!
Кирша видел, что его посольство опять не выгорало. Когда крики несколько стихли, он обратился к Никанору, который стоял как заряженный.
- Какой же ответ, святой архимандрит, дать мне воеводе?
- Таков, каков Христос дал сатане в пустыне! - разрядился Никанор.
Кирша глядел на него вопросительно.
- Я не знаю, что Христос сказал сатане, я не поп.
- А не поп, так и не суйся в ризы!
- Я не суюсь в ризы...
- Как не суешься! А зачем в чужой монастырь да с своим уставом лезешь?
- Я не сам лезу, мне указано, я с грамотой великого государя.
- Нам ваша грамота не в грамоту! Апостолы-те да святые отцы были постарше ваших грамотеев: так мы крестимся и петье поем так, как они повелели.
- Я ничего не знаю, я послан, так великий государь изволил, оправдывался Кирша, чувствуя, что он слаб в богословии, что его дело на саблях говорить да делать то, что воевода велит.
- Так уходи с тем, с чем пришел! - крикнул Никанор.
- Уходи подобру-поздорову! - Заковать его! - В яму! - Зачем в яму?.. - раздавались голоса.
- Стой! - снова затрубил Геронтий, обращаясь к Кирше. - Я за великого государя всегда Бога молил, теперь молю и напредки молить должен. Ино как поволит великий государь, а я апостольскому и святых отец преданию последую, а что Никон в иновых книгах наблевал, и той его блевотины я отметаюсь: новоисправленных печатных книг, без свидетельства с древними харатейными, слушать и тремя персты крест на себе воображать сумнительно мне, боюсь страшного суда Божия!
- Ох! Ох! Страшен суд Божий! - опять заревела черная братия.
- Долой никонианские книги! Долой еретическую блевотину!
Кирша понял, что ему ничего не оставалось делать, как поскорей убираться из монастыря. Сотники, которые безмолвно стояли у него за спиной, повернулись к выходу и, держа сабли наголо, прошли сквозь ряды черной братии. Вслед за ними шел Кирша с блюдом под мышкой. За Киршей вышли из собора Геронтий и другие черные священники.
Перед собором стояли в сборе все монастырские ратные люди. Впереди их сотники Исачко и Самко.
- Одумайтесь, пока не поздно, - сказал Кирша, направляясь к воротам.
- Поздно уж! - гордо отвечал Исачко.
- У нас дума коротка: приложил фитиль, и бубух! - пояснил Самко.
- Доложи воеводе, что мы за великого государя Бога молим! - крикнул Геронтий вслед удалявшемуся Кирше.
- И мы! И мы також! - подхватили черные священники.
Тогда Самко подскочил к ним, закричал: "Кто вам велел, долгогривые, за еретиков молиться!"
- Великий государь не еретик! - прогремел Геронтий.
- Нам великого государя не судить! - подхватили черные попы.
- А! Так вы все за одно! - приступил Исачко. - Мы за вас горой, а вы к нам спиной!
- Кидай, братцы, ружье! - скомандовал Самко, обращаясь к ратным людям, - нам с еретиками не кашу варить! Пущай их целуются со стрельцами.
- Клади ружье на стену! - крикнул Исачко к часовым, стоявшим на стене. - Нам тут делать нечего.
В это время, откуда ни возьмись, юродивый - сел наземь между черною братиею и ратными людьми, подпер щеку рукой и запел жалобно, как ребенок:
Чижик-пыжик у ворот,
Воробышек махонькой,
Эх, братцы, мало нас,
Сударики, маненько...
- Да, мало вас останется, как мы уйдем! - засмеялся Исачко. - Всех вас тут, что глухарей, лучком накроют.
Из собора высыпала вся черная братия. Впереди всех Никанор-архимандрит, Нафанаил-келарь и старец Протасий-городничий. Увидав, что ратные покидали ружья, Никанор остановился в изумлении.
- Что это вы, братцы, затеяли? - тревожно спросил он.
- В Кемской, отец-архимандрит, собираемся, - отвечал Исачко.
- Зачем в Кемской?
- Мед-вино пить.
- По старине Богу молиться, а не по новине, - добавил Самко.
- Да что с вами! - изумился архимандрит. - Кто говорит о новине?
- Вон они все (Самко указал на черных попов): за еретиков молиться хотят.
- Мы не за еретиков молимся, а за великого государя, - перебил его Геронтий.
- Ну и молитесь себе, а мы вам не слуги.
- Нам на великого государя руки подымать не пристало, руки отсохнут, - пояснил Геронтий.
