И Юрий стал вести себя в соответствии с этими выводами. Такое поведение облегчалось для него тем, что он был инвалидом. Окружающие именно так и объясняли его себе. Но вместе с тем, от их бдительного ока не укрылось нечто более глубокое, чем природный дефект. По окончании школы ему в характеристике так и написали: склонен к отрыву от коллектива и к индивидуализму. В университет его все-таки приняли, приняв во внимание его физическое состояние, его выдающиеся способности и тот факт, что математика далека от политики и идеологии.
Отчаяние
Он был почти всегда наедине со своими мыслями и чувствами. И среди других людей он был одинок, воспринимая их как часть чуждой ему природы. В детстве его героями стали бунтари и революционеры прошлого. Он мечтал не об острове сокровищ, а о тайных организациях, заговорах, восстаниях. Мечтал быть вождем повстанцев или героем, жертвующим жизнью ради товарищей. Но с годами детские мечты поблекли. Он пришел к выводу, что в нынешней России нет и не предвидится никаких тайных организаций и заговоров, спасающих народ от злодеев и несправедливостей. Он жил в массе народа и рано постиг, что это такое в реальности. Он знал о делах диссидентов, слушал западные радиостанции, читал самиздат и тамиздат. Но он не принял все это для себя лично, поскольку это не имело смысла в его среде и принимало тут карикатурные формы. Ориентация диссидентов на сенсации на Западе вызывала у него отвращение. Эмиграция диссидентов на Запад полностью оттолкнула его от них. Он счел их дезертирами, возбудившими людей на протест, но бросившими их именно в тот момент, когда должна была бы начаться настоящая борьба. Бунт с комфортом, с выгодой, с опереточными страданиями казался ему явлением, не соответствующим русскому характеру, русским традициям, русской судьбе. Русский бунт должен быть трагедией, а не бизнесом за счет трагедии других.
Мысли его принимали порою странное направление. Люди, - думал он, - во всем утратили человеческое чувство меры. Сытый голодного не понимает. Человек со здоровыми руками не способен понять человека с такими руками, как у него, и быть счастливым от сознания своего здоровья. Ему мало рук, он жаждет крылья иметь. Наевшись хлеба, человек думает о мясе. Познав женщину, мужчина хочет много других. Познав мужчину, женщина жаждет измены. Неверие. Ненадежность. Равнодушие. Зависть. Все происходящее порождает скуку и уныние. Ни одно дело не делается с блеском и не доводится до задуманного конца. Все глохнет в трясине сомнений, колебаний, уступок, оговорок, самооправданий, демагогии, лжи, самомнения. Все трагическое принимает опереточные формы. Время пустяков и мелочей, опошляющих великие процессы. Идет грандиозное кривляние карликов и ничтожеств: И нет надежды, что зрители их скучного и крикливого спектакля прогонят их со сцены - зрители достойны актеров. Только гроза может очистить атмосферу. Мир нуждается в трагедии. И он созрел для трагедии. Только мировая катастрофа способна вернуть человечеству объективные критерии ценностей, чувство меры и способность ценить фундаментальные блага бытия. Нужна мировая война. Если бы от него зависело, он нажал бы кнопку. И это было бы самое великое дело в человеческой истории, самое мужественное и благородное. Нельзя избавить мир от зла, не жертвуя добром. Но он со своими подобиями рук не способен даже на то, чтобы нажать кнопку звонка в квартире знакомых.
Человек, - думал он, - есть продукт природы и общества, сформировавшийся в многотысячелетней и жестокой борьбе за существование, причем - в борьбе, в которой вражда с собратьями играла, можетбыть, решающую роль. Попытка возвысить человека до уровня Бога потерпела исторический крах. На своем жизненном пути он, Чернов, очень редко встречал людей, достойных уважения и восхищения, и очень часто - достойных презрения, насмешки, ненависти и прочих негативных эмоций. А у людей, которые, казалось, заслуживали уважения, обнаруживались черты, превращающие их в его глазах в еще более гнусные твари, чем откровенные подлецы.
Образование и культура, улучшавшие людей в одних отношениях, ухудшали их в других. Образование и культура оказались достаточно могучими средствами, чтобы освободить людей от нравственных ограничений, но не достаточно могучими средствами, чтобы привить людям ограничители, аналогичные нравственным. Они не принесли с собой замену нравственности.
Он не видел в каждом человеке по отдельности ничего такого, что не было бы известно ему заранее и что заслуживало бы его внимания. Время отдельного человека прошло, - думал он. Настало время объединений, в которых более или менее одинаковые индивиды выполняют одинаковые и различные функции. Последние становятся сущностью индивидов. Гении низводятся до среднего уровня массы посредственностей. Жизнь массы посредственностей, как целого, стала сутью человеческой жизни вообще, низведя жизнь отдельного индивида до частичной функции. Теперь интересен не человек как таковой, а объединение людей в личность более высокого уровня.
Он не был зол и не был человеконенавистником. Он метался между добром и злом, между бесконечной ненавистью и столь же бесконечной любовью к человечеству, не будучи способным остановиться на чем-то определенном и не имея точек опоры. Он был готов пожертвовать собой ради спасения людей. Но был готов пожертвовать и людьми ради своего спасения. Он лишь не знал, в чем должно состоять спасение как людей, так и его самого. Он был русский человек, в котором русскость была многократно усилена его физическим уродством.
В нем постепенно созревала психология и идеология отчаявшегося бунтарства. Ему было безразлично, каким является общество, - плохим или хорошим. Он восставал против своей личной участи, которую был не в силах изменить. И потому он восставал против всего мира, породившего его калекой и обрекшего на непреходящее страдание. Никакой политики. Никаких программ. Никаких классов и партий. Восстание как таковое. Восстание ради восстания. Перед ним встала проблема: способен ли он, ничтожный и одинокий червяк, на такую космическую дерзость - на восстание против огромного общества с могучей системой власти и карательных органов? В чем именно должно выражаться его восстание?
