- Я бы вам посоветовала поместить его лучше в хороший санаторий, многозначительно заметила профессорская старушка, подставляя под кран решето с дымящейся картошкой. - А то, знаете, поздно будет.
- Ровно ничего с ним не произойдет! - нарочито грубо крикнула Шурка, тыкая в стороны булкообразными локтями. - Я ему тут устрою лучше всякой санатории. Нажарю каклет - пускай жрет, сколько хочет!
Но в душе у нее опять похолодело.
К вечеру они привезли с Сухаревой тачку, нагруженную вещами. Шурка шла за тачкой и как зачарованная рассматривала свое воспаленное лицо, круто отраженное в красивых никелевых шарах новой железной кровати. Жоржик, тяжело дыша, едва поспевал за ней, острым подбородком прижимая к груди небесно-голубое одеяло. Изредка он кашлял. По вдавленному его виску ползла темная капля пота.
Ночью она проснулась. Ей не давали спать разные мысли.
- Жоржик, Жоржик-жа, - быстро зашептала она, - там еще одно осталось, бурдовое... Слышь... зря не взяли... Ох, до чего же оно было интересное!.. Все бурдовое-бурдовое, а подкладка не бурдовая, а в розочку. Интересное одеяло...
В последний раз Жоржика видели утром в будний день, поздней осенью. Он косолапо шел по нашему переулку, уткнув длинный, прозрачный, как бы парафиновый нос в наставленный воротник потертой кожаной куртки.
Острые колени его выдавались вперед, и широкий клеш мотался вокруг длинных и костлявых ног. Кепочка сидела на затылке. Чуб висел поперек лба, сырой и темный.
Он шел покачиваясь, осторожно обходя лужу, боясь промочить худые ботинки, и на бледных его губах играла слабая, виноватая, счастливая и какая-то ужасно милая улыбка.
Затем он слег. Приходил участковый врач. Шурка бегала получать из страхкассы пособие. На Сухаревку пришлось идти одной. Она принесла бордовое одеяло и спрятала его в сундук.
Вскоре Жоржику стало хуже. Выпал первый снег, сырой ноябрьский снег. Воздух туманно посинел. Профессорша пошепталась с мужем, и вскоре пришел знакомый доктор. Он осмотрел больного и вышел на кухню мыть руки сулемовым мылом. Шурка стояла заплаканная, вся в чаду, опухшая от слез и жарила на примусе большие черные котлеты с луком.
- Вы с ума сошли! - всплеснула руками профессорша. - Что вы делаете? Вы его убиваете. Разве ему можно есть котлеты, да еще с луком?
- Можно, - сказал доктор сухо, стряхивая в раковину воду с белых своих пальцев.
- Что ему от каклет сделается? - тревожно закричала Шурка, утирая рукавом лицо. - Вот и товарищ доктер подтверждает.
Вечером приходил санитар в ситцевом халате и дезинфицировал общую уборную. В коридоре зловеще запахло карболкой.
Ночью Шурка проснулась. Неизъяснимая тоска сосала ей сердце.
- Жоржик! - сказала она нетерпеливым шепотом. - Жоржик! Ну, Жоржик-жа! Проснися! Проснися, я тебе говорю!
Жоржик-жа-а-а!..
Жоржик не отвечал. Он был уже совсем холодный. Тогда она спрыгнула на пол и, топая босыми ногами, выбежала в коридор. Был третий час ночи, но в квартире никто не спал. Шурка подбежала к профессорской двери и упала.
- Готов! Готов! - кричала она, холодея от ужаса. - Готов!
Истинный бог, готов! Кончился. Жо-о-ор-жы-ы-ык, ой, гражданочка!..
Она стала причитать. Из дверей выглядывали соседи.
Синие зимние звезды, ломаемые морозом, трещали и фосфорились за черными окнами.
Утром кот Мурзик подошел к открытой Шуркиной двери, остановился на пороге, заглянул в комнату, и вдруг вся шерсть его стала дыбом. Он зашипел и попятился назад. А Шурка сидела посреди кухни на прожженном, сальном табурете и, обливаясь слезами, злобно, по-детски обиженно говорила домашним хозяйкам:
- Говорила ему: на, жри каклеты! Не хотел. Вон их сколько осталось! Куды ж мне их теперь девать?.. И на кого же ты меня покинул, нехороший ты какой Жор-жы-ы-ык! От меня ушел, и меня с собою не хотел взять, и каклег моих не хотел жрать... Жор-жы-ы-ык!
И она зарыдала.
Через три дня возле нашего дома остановилась площадка, запряженная серой лошадью в белой сетке.
Парадные двери открыли настежь. Всю квартиру прохватил ледяной, свежий сквозняк. Пахнуло острым духом сосны, и Жоржика унесли.
Когда по Жоржику справляли поминки, Шурка была потрясающе весела. Она, не закусывая, выпила полстакана хлебного вина, раскраснелась, слезы полились по ее упругим щекам, и она, притопнув ногой, закричала с надрывом:
- Эй, кто там! Входи веселиться, кто хошь. Всех пущу, только Жоржика одного не пущу! Не схотел он каклет моих жрать, не схотел...
И она ничком упала на кованый сундук лягушачьей раскраски и стала биться головой о музыкальный его замок.
Потом в квартире стало по-прежнему чинно и прилично.
Шурка опять поступила в прислуги. Много мужчин приходило к ней в течение зимы свататься, но она всем отказывала. Она ждала тихого и нежного, а эти все были нахальные и льстились на большое приданое.
К концу зимы она сильно похудела, стала носить черное шерстяное платье и сделалась еще интереснее.
У нас во дворе работал в гараже один шофер - Ваня. Был он тих, нежен и задумчив. Он сох от любви к Щурке. В мае месяце она влюбилась в него тоже.
Погода была прекрасная. Терпеливо выслушав не слишком длинную поздравительную речь заведующего столом браков, молодые вышли из загса на улицу.
- Теперь куда ж? - застенчиво спросил долговязый и смирный Ваня, искоса взглянув на Шурку.
Она прижалась к нему, щекотнула его ухо веточкой одуряющей черемухи, вставленной в жидкие волосы, и, раздув ноздри, шепнула:
- На Сухаревку. Вещи покупать. Куда ж?..
И глаза ее вдруг стали круглые и пегие.
1929
КАТАЕВ Валентин Петрович (р. 1897). Вещи. Впервые опубликован под названием "Жоржик и вещи" в журнале "Чудак", 1929, № 2. Печатается по изданию: Катаев Валентин. Собр. соч. в 9-ти т.. т. 1. М.. Художественная литература, 1968.
