© Александр Павлюков, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Было холодно и сыро. Пахло плесенью, гнилью и еще какой-то гадостью. Мой нос – первым придя в себя, – никак не мог определить. Постанывая от ломоты в костях, я открыл глаза и сел. То, что я увидел вокруг, было, – мягко говоря, – неожиданно. Маленькая, всего несколько шагов в поперечнике, комната слабо освещалась двумя уже догоравшими факелами в нишах каменных стен. Ни окон, ни дверей здесь не было, а сам я сидел на грубо обработанном гранитном блоке.

– Да где же я, черт побери?! – вслух выразил я немедленно возникший в моей распухшей от боли голове вопрос.

Вообще-то, он был весьма кстати, и в поисках ответа я начал смутно припоминать события последнего дня.

Да, совершенно точно я помнил, что, проснувшись утром в своей комнатушке, наскоро побрился, умылся, выпил кофе и, схватив папку с бумагами, побежал на остановку рейсового пригородного автобуса, чтобы, добравшись через полтора часа висения на поручне в тисках окружающих пассажиров и получасовой езды в метро, попасть на работу. Узнав, что «ранний» клиент, к которому я должен был отправиться сразу после посещения офиса, еще не звонил, я так и просидел до конца рабочего дня, ожидая от него вестей. Не дождавшись, я оставил бумаги в сейфе и отправился обратно домой.

Поужинав в забегаловке возле конечной остановки, я пошел прогуляться. До отправления рейсового «Икаруса» оставалось еще около часа, и я решил навестить своего старого знакомого, – здоровенный, обугленный, с выжженной сердцевиной обрубок тополя.

Лесная тропинка петляла, отходя почти под прямым углом от шоссе, тая в густом подлеске. Я всегда удивлялся одному факту, – вот уже три года, как мне удалось случайно набрести на это замечательное место, и, по крайней мере, раз в неделю я ходил по этой самой тропинке. Но узкая желтая дорожка ничуть не увеличилась, исчезая за пятьдесят-шестьдесят шагов до Грозовой Плеши, – так я назвал небольшую полянку, где и стоял обгоревший пень.

Сгорел тополь не от рук людей, а скорее уж от рук богов, или стихии, – кому как нравится. Его сожгли молнии. Только на моей памяти в него попали три, а одну я даже видел. Лиловая, петляющая как помесь змеи и хлыста, она сорвалась с надвигающейся грозовой тучи и впилась в то, что осталось от многострадального дерева. Тогда я хотел сбить пламя сам, но мощный ливень, хлынувший с небес через минуту после удара молнии, наглядно продемонстрировал, что из него лучший пожарный, чем я.

Вспомнил я и свои последние слова, обращенные к мистическому пню, который уже давно был для меня чем-то вроде духовника:

«Три года я здесь околачиваюсь, а в тебя все молнии мечут! Интересно, а сколько раз до меня в тебя их небеса швыряли, а? Ведь нашел-то я тебя уже пнем, а не красавцем-тополем! Не любят тебя боги, как и меня, впрочем. Хотя, тебя все же больше, – я ведь еще не покрылся углем на десяток сантиметров вглубь. Но, может, так бы и лучше было. Надоело, знаешь, жить только для того, чтобы есть, пить да таскать в дом всякий хлам, который все равно не нужен. Смысл мне нужен в этой жизни, вот что! А его нет, и быть не может. Пусть не слишком уж высокий, но хотя бы такой, ради которого стоит побороться даже с судьбой. Ведь большинство людей на этой замшелой планетке живут только для того, чтобы умереть. Красиво, с золотой бахромой на покрывале гроба, под звук большого похоронного оркестра и плач женщин. Вот только никто этого не понимает, а я, – на свою беду, – кажется, понял. И что же мне делать с этим знанием, Сгоревший?»

Я встряхнулся. Боль в висках понемногу спадала, но память наотрез отказывалась подсказывать, что же было дальше. Моя рука по старой привычке попыталась стереть со лба выступившие от усилий капельки пота и…

– Эй, а где мои волосы?! – непроизвольно вырвалось у меня, когда я обнаружил, что моя пышная светло-русая шевелюра начисто отсутствовала.

– О них ты будешь потом плакать, а пока тебе пора выбираться из этого каменного мешка!

Тихий, немного беспокойный голос заставил меня подпрыгнуть от неожиданности. Оглянувшись на звук, я увидел странную зыбкую тень на стене в свете факелов. Это была не моя тень, к тому же она шевелилась и явно жила своей собственной жизнью.

– Ты кто? – ошарашено спросил я. Должен признать, что на меня, бывает, находит блажь поболтать с самим собой или, скажем, с тем пнем. Но с тенью!

– Нет времени на объяснения, – отрезала тень. – Встань и подойди ко мне.

– Зачем? – слегка насторожился, покрепче цепляясь за край каменного блока.

– Я помогу тебе выбраться отсюда, – терпеливо пояснила моя странная собеседница. – И пошевеливайся! – добавила она уже более резко.

Соскочив на пол, я прошлепал босыми ногами к колышущемуся силуэту на стене.

– Ну, и что дальше? – спросил я, стараясь не дрожать от холода.

– Шагни в меня.

– То есть? – не понял я, глупо уставившись в каменную кладку.

– Просто шагни и не задавай вопросов! – раздраженно ответила тень.

– Но… – начал, было, я сопротивляться, явственно представляя себе, как с размаху влечу носом в гранит, и тут был прерван:

– Так. Ты хочешь отсюда выбраться и получить ответы на свои вопросы, или ты предпочитаешь тихо сдохнуть от голода в замурованной камере?!

– Все! Иду, – быстро откликнулся я, и, выставив руки перед собой, шагнул в тень.

… – Вставайте, молодой человек, вставайте! Некогда отдыхать!

Уже совсем не тихий, а вполне громкий и сердитый голос тени сдернул с меня нахлынувшую странную дремоту. Открыв глаза, я молча уставился в высокое, ясное, без единого облачка небо и вдруг сообразил, что лежу на чем-то холодном и донельзя твердом.

– Вставай же! – нетерпеливо поторопил меня невысокий старик, закутанный в плотную длинную серо-серебристую одежду, в которой я с удивлением узнал мантию волшебников, которых часто изображали художники-иллюстраторы на обложках книг моих соотечественников-писателей.

Но мне было не до рассматривания чужих одежд. Приплясывая босыми ногами на холодном каменном карнизе высоченной горной гряды, я, наконец, понял, что одет исключительно в одни штаны из грубой, черного цвета, ткани.

– Держи! – старик бросил мне извлеченный из объемистой сумки ворох одежды.

– Господи, это что, из театральной костюмерной?! – разбирая вещи, воскликнул я, обнаружив большой прямоугольный кусок какой-то теплой материи с петлями в уголках, предназначенных явно для крепления на плечах. Судя по всему, это был плащ.

– Одевайся, а я сейчас вернусь, – бросил старик, ничуть не обращая внимания на мое возмущение по поводу одежды. Вытащив откуда-то из складок своей средневековой хламиды костяной жезл с черным камнем в навершии, он что-то быстро пробормотал и с легким, почти неслышным хлопком исчез, оставив меня возиться с новым нарядом.

Приняв разумное решение временно ничему не удивляться, я с вздохами и ворчанием облачился в длинную льняную рубаху, поверх надел подбитый мехом кожаный жилет и набросил плащ, кое-как закрепив его двумя фибулами (название этих старинных «пуговиц» я тоже вспомнил уже по ходу дела) на жилетке. На ноги натянул сапоги с каблуками, с некоторым удивлением заметив, что обувь не жмет и вполне годна к использованию.

Только я закончил, как прямо из воздуха возник старик и грубо схватил меня за руку:

– Живо! За мной! – и словно в какой-то замедленной киносъемке стал величаво и немного смешно заносить ногу для шага.

– Что зд… – начал было я упираться, но тут меня с силой дернули за собой, и я непроизвольно сделал шаг.

Должен признать, шаг получился что надо! Я впервые поверил в реальность сказки о семимильных сапогах-скороходах.

Мимо нас, как черные крылатые стрелы, проносились птицы, как, словно живые каменные гиганты, проплыли белопикие горы, быстрее дыма от лесного пожара улетели прочь облака, оставшись возле усыпанных искрящимся под солнцем снегом вершин хребта.