– Ты все ему рассказал, Гэррет? Рассказал, что мы…
– Нет. Из моих слов можно было сделать вывод, что это было знакомство в стиле викторианского романа. Женщины, кажется, менее скрытны в подобных делах.
– Что он собой представляет, этот Ник Баркли? Он симпатичный человек? Впрочем, это не важно. Он действительно твой друг, и ты можешь ему доверять?
– Да, я могу полностью ему доверять, и ты тоже. У Ника довольно своеобразное чувство юмора, но он очень умен и о многом догадался. А когда мне пришла в голову безумная идея, что миссис Пеннингтон Баркли может оказаться тобой, он подумал о том же.
– А что его навело на эту мысль?
– То же, что и меня, – описание мистером Долишем миссис Пен как светловолосой женщины. Ник что-то крикнул насчет блондинок и спросил, что у меня на уме, ясно дав понять, что на уме у него.
– Он подумал, что Дейдри может быть блондинкой? Но это невозможно!
– Ник кричал на весь перрон. Если бы твое окно было открыто, ты бы его услышала.
– Я не утверждаю, что он не произносил слово «блондинка». Но…
Поезд качнуло на большой скорости, едва не бросив их в объятия друг к другу. Оба вздрогнули и отпрянули назад.
– Говорю тебе, он не мог так думать! – настаивала Фей. – И я вовсе не приумножаю тайны! До марта этого года мисс Эстелл Баркли иногда переписывалась с матерью твоего друга Ника.
– Да, я слышал об этом. Ну и что?
– Когда я впервые приехала в Грингроув около года тому назад, старый мистер Баркли еще был жив.
– Дедушка Кловис? Он был ужасен, не так ли?
– Мистер Баркли мог быть невыносимым, если не знать, как с ним обращаться, но со мной и Дейдри он был сладким, как пирог. Правда, остальных он здорово донимал, особенно Пеннингтона и Эстелл, причем не выбирая выражений. Но дело не в этом. В прошлом году после дождливого лета была прекрасная осень. У меня был фотоаппарат, и я сделала несколько хороших цветных снимков.
– Не позволяя при этом фотографировать себя?
– При чем тут это? – Фей досадливо отмахнулась. – Так вот, на одном из моих снимков были Дейдри и ее муж в саду, а на другом – мисс Баркли. Она попросила меня сделать дубликаты этих двух фотографий и отправила их…
– Матери Ника?
– Да! Через несколько дней, когда я печатала одно из писем мистера Баркли в «Спектейтор» или «Тайм энд тайд», мисс Баркли подошла ко мне с дубликатами и сказала: «Думаю, моему дорогому племяннику было бы приятно их иметь. Но писать ему бесполезно – он все равно не ответит. Пожалуйста, напечатайте адрес, который я вам дам, положите снимки в конверт и отправьте их». Я так и сделала. На обороте первой фотографии было написано: «Пен и Дейдри, 1963 г.», а на обороте другой: «Эсси» с такой же датой. Снимок Дейдри был особенно четким. Так что твой друг Ник знал, какого цвета ее волосы, и не мог считать ее блондинкой!
– Как знать, Фей. Ник занятой человек. Если фотографии заблудились на почте или ты через «Уиллис-Баркли пабликейшнс»…
– Нет, я отправила их ему на квартиру. Я даже помню, как мисс Баркли называла мне имя и адрес в американском стиле: «М-ру Николасу Баркли-младшему, Восточная 64-я улица, Нью-Йорк…» – и номер зоны. По-твоему, письма так уж часто теряются на почте?
– Есть тысяча других объяснений.
– Может быть… Погоди, Гэррет! Ты не думаешь…
– Что я не думаю?
– Что этот человек может быть самозванцем вроде Тичберна Клеймента, а не настоящим Ником Баркли?
– Господи, девочка, у кого теперь безумные идеи? По-твоему, я не могу узнать парня, с которым учился в школе?
– Но если ты не видел его все это время…
– Я видел его четыре года назад, когда он останавливался в Лондоне по пути в Марокко. Это настоящий Ник Баркли – можешь мне поверить.
Фей была преисполнена раскаяния.
– О, Гэррет, пожалуйста, не обращай внимания на мою болтовню! Можешь взять меня за плечи и встряхнуть или даже ударить. Конечно, он настоящий Ник Баркли, и мне все равно, что ты ему рассказал, если только вы говорили наедине. Он вернулся через четверть века, чтобы выселить своих родственников?
– Еще минута, Фей, и у меня появится предлог задать тебе трепку. Ник вернулся не для того, чтобы кого-то выселять, а, напротив, чтобы передать все состояние дяде Пену и тете Эсси. Разве ты об этом не слышала?
– Слышала. Адвокат сообщил это мистеру Баркли и Дейдри, а она рассказала мне.
– Ну, тогда…
– Боюсь, ты все еще меня не понимаешь. В этом мире важны не твои подлинные намерения, а то, что об этом думают люди. Возможно, у твоего друга – настоящего наследника – намерения самые благородные. Я в этом не сомневаюсь, раз ты так говоришь. Но ты думаешь, его дядя верит хоть единому слову? Нет, не верит. «Молодой Ник, мисс Уордор, – Фей убедительно имитировала величавую речь Пеннингтона, – был весьма достойным парнем, когда я его знал. Но каким он стал после стольких лет среди хватких янки? Я стою у него на пути – я вечно стоял на пути у кого-то». Ты бы видел его лицо, Гэррет!
– Кажется, все без исключения становятся в позу и драматизируют ситуацию, превращая ее в высокую трагедию.
– Ты бы не называл это позой, если бы был там и говорил с ними. Мистер Баркли – странный человек. Когда его отец был жив, Пеннингтон вовсе не был таким раболепным, каким его, кажется, считали, и позволял себе маленькие колкости, которые старый джентльмен не вполне понимал. И конечно, он никогда не делал мне авансов – об этом и думать нелепо. Но мистер Баркли полагает, что все на земле, особенно его собственная семья, что-то против него замышляют, и думаю, он с удовольствием отплатил бы им той же монетой, если бы мог. Очевидно, у него такое же сердечное заболевание, как то, которое убило его брата, и он держит в доме доктора Фортескью в качестве постоянного гостя. Мистер Баркли носит эдвардианский смокинг и все время говорит о пьесе, которую никогда не напишет. Тем не менее он казался довольным жизнью до того дня, когда обнаружили второе завещание старого мистера Кловиса. Впрочем, тогда у всех сразу изменилось настроение.
– А каким образом нашли второе завещание? Ты слышала об этом?
– Слышала? Я при этом присутствовала!
Несколько секунд Фей смотрела в окно на пробегающие мимо поля и изгороди.
– Это произошло в апреле, – продолжала она. – Мы все были в библиотеке, не помню почему. После смерти мистера Кловиса она стала неприкосновенной, особенно редко туда заглядывал его сын. Мистер Баркли диктовал мне что-то, как обычно, ходя взад-вперед. Дейдри смотрела в окно. Даже старый мистер Фортескью был там. Не знаю, почему я назвала его старым, – он еще не старик, хотя производит такое впечатление из-за своей рассеянности. Мистер Долиш тоже находился в библиотеке – он редко приходил в дом, хотя был другом семьи. Дейдри хотела о чем-то с ним посоветоваться. Он единственный из всех, включая ее мужа, кому она полностью доверяет, и, по-моему, она права. Потом в комнату заглянула мисс Баркли, сказав, что, кажется, оставила здесь свое вязанье. День был пасмурный, сырой и ветреный. Никто из нас и не помышлял об этих двух кувшинах на каминной полке.
По обеим сторонам полки стояли причудливые китайские кувшины с крышками. В левом кувшине хранились сигары, а в правом – табак для трубки. Старый мистер Кловис редко курил, но держал их для гостей.
Мы не пользовались ни сигарами, ни табаком. Доктор Фортескью говорит, что с табаком так нельзя обращаться – в кувшине он высыхает и становится непригодным для курения. Я не могу об этом судить, так как употребляю только сигареты – они успокаивают мои нервы. Другие, кроме доктора Фортескью и мистера Долиша, также курят только сигареты. Но доктор не прикоснулся бы к пересохшим сигарам, а мистер Долиш, который курит трубку, ни за что не стал бы пользоваться табаком из Грингроува, который он называет «домом смерти».
И действительно, там ощущалась атмосфера «дома смерти» в тот день, когда тетя Эсси заглянула в библиотеку и спросила про вязанье… Это имеет какой-то смысл, – внезапно осведомилась Фей, – или я снова пустилась в обычную болтовню?
