– Расстегните мне пуговицы на горловине, я забыла.

Что он там делает? Сквозь ткань не видно. Почувствовала прикосновение твердых губ к своей груди. Нежно, нежно. И острый импульс, щелчком сухой ветки под ногами в сосновом лесу, пронесся по нервам вырвав невольный вздох похожий на всхлип, заставив мгновенно протрезветь. Свело судорогой колени. Она сейчас потеряет сознание. Как хорошо, как страшно, как страшно хорошо. Он не торопится открыть ей лицо и освободить руки попавшие в капкан черного платья. Она словно в мешке. Может это и правильно? Лучше напрячь слух и чувства и пытаться предугадать следующее действие. Он очень ласковый, боится причинить боль. Нежен и бережен с хрупким телом. Губы движутся вниз по телу до пупка. Хочется взвыть корабельной сиреной. «Ой. Я видела кошку во время этого. Как она ревела! А почему я не могу?» Почему она изо всех сил сдерживается, закусив до боли губу? Боязно. Может он не правильно поймет. Не поймет и остановится. «Отнесет в постель и скажет спокойной ночи» И тогда сердце разорвется от бешенного трепета и острого сожаления от неизведанного. Тело созрело и готово принять то что было в радужных фантазиях. Любопытно узнать. Что узнать? Странно… она и так это знает откуда-то, угадывает все свои ощущения. Так должно быть, и так может быть. Новизна в ожидаемом. «У него теплые руки!»

– Щекотно.

– Это пройдет.

Анка счастлива, что нужна этому человеку. Хоть так она будет ему полезна, если нечего больше дать взамен его доброго отношения, в ответ на понимание.

«Неужели,» – вспыхнула мысль в пьяном мозгу, – " скоро я буду знаменитой?»

Утром она проснулась очень рано. Не чувствуется боли, о которой так много шептались старшеклассницы на переменке, и хихикали: «Ой, девки, я так визжала!». В теле легко и появилось что-то новое, огромное, пульсирующее в паху. Сегодня ночью Анна состоялась как женщина, и ее переполняет ни с чем не сравнимое ощущение гордости, перемешанной с радостью. Посмотрела с любовью на спящего мужчину. «Мой мужчина!» Женский эгоизм, замаскированный самоотверженностью. «Всё, всё отдам, до капельки, до ниточки. Буду твоей – будь моим». Ровные черты лица, морщинки на лбу и уголках глаз, спокойствие спящего человека. «Я люблю тебя». Захотелось прильнуть к нему, «рыбкой-прилипалой» и целовать, целовать, целовать. Она уселась по-турецки рядышком и стала ждать пробуждения любимого. Он медленно просыпается. Очень интересно наблюдать, как человек возвращается в сознание из глубокого сна. Вот порозовели щеки и уже подрагивают веки, готовые открыть синие лучистые глаза. Он вздохнул, открыл глаза, и улыбка засияла, словно утреннее солнышко.

– А, ты давно не спишь, нимфа?

– Нет, я только сейчас проснулась, – шепнула, слегка смутившись своей наготы. Прильнула к нему и поцеловала.

– Совратительница стареньких дедушек.

– Это я-то совратительница? – подхватила игру Анка и по-детски завязала с ним возню. – И где здесь старенькие дедушки?

– Я не сделал тебе больно?

– Нет. А, Вам было хорошо?

– Очень. Давай, иди в душ, потом я.

В ванной есть большое зеркало в нем можно рассмотреть все что произошло. Анка с интересом, задержав дыхание, изучает себя, трогает, гладит кожу и радуется каждому импульсу удовольствия, идущему от тела. И эти трепетные, пульсирующие, позывы внизу живота. Там, поселилось что-то огромное теплое и мохнатое, разворошило, растрепало на свой вкус, сделав уютную берлогу. И сладко спит, и пульсирует, пульсирует. Больно, только совсем немного и эта боль приятная.

– Принцесса, к тебе можно?

– Конечно, можно! Открыто.

Он заходит с фотоаппаратом.

– Сейчас мы с тобой будем делать искусство! Ты согласна?

– Нет, Виктор Семенович! Не надо, – она закрылась руками.

– Если не хочешь – не надо, я не настаиваю. Но, в конце концов, ты должна привыкать когда ни будь. Знаешь, в каких сценах по сюжету иногда играют актёры?

– Да? – неуверенно спросила Анка, но руки опустила. – А тот сценарий, что вы пишете, там будут такие сцены? И мне придется?

– Конечно. Ведь помнишь танец бабочек?

– А… – уже более покладисто сказала Анка

Но он не дожидаясь окончания ее внутренней борьбы, начал командовать, как заправский фотограф:

– Подними левую руку и положи ее чуть ниже груди, приподними ногу и согни в колене, а теперь встряхни волосами.

Она выполнила, как он велел, и шесть вспышек подряд озарили ее с нескольких ракурсов.

– Ты, умничка! – говорит Виктор Семенович.

– Правда?

– Да. Истину говорю. И я сделаю из тебя настоящую актрису.

Вечером Виктор Семенович пришел с работы и принес огромный рулон бумаги, с лукавыми искрами в глазах сказал:

– Помоги мне приладить это на стену.

Он развернул рулон на полу, и Анка увидела себя с шокирующей своей красотой наготе. Ахнула от неожиданности и всплеснула руками.

– Это я?

– Ты!

Девушка необыкновенной красоты стоит под упругими струями воды. Естественная поза и взмах головы, так и кажется, что сейчас из плаката вылетят брызги воды от ее волос. На теле видна и блестит крошечной жемчужиной каждая капелька. И в этом выхваченном, зафиксированном на века мгновении видна мощь и сексуальная энергия не конкретной девушки, а всего, что олицетворяет женщину. «Богиня!»

– Ну и?

– Замечательно! – выдохнула она.

– Теперь понимаешь, кто ты, есть?

– Я горжусь Вами – Вы гений.

– Нет, что ты, моя девочка, просто я делаю свою работу, учу тебя любить свое тело, любить себя до ступора, до чёртиков. Как там ещё? Только так сможешь играть на сцене.

– Вы даже не представляете, что для меня значите!

– А ты представляешь, что значишь для меня ты?

Она взглянула коротко, призывно, с благодарностью и немедленным желанием отплатить взаимностью. Бросилась к нему. И секс, бурный, долгий, как полет на дельтаплане, прямо на полу, на плакате с восхитительной богиней любви. Не так, как раньше. Какое ты, разное, удовольствие! Дай бог, так никогда и не увидеть в этом однообразия и рутины.

– Завтра у нас съемки. Хочешь?

Хочет ли она на съемки? Ну как можно так спрашивать? Анка хочет. Она бы и сейчас туда понеслась. Теперь ночь будет невыносимо долгой. Будет тянуться невыносимо жаром тяжелого одеяла, обжигать нетерпением и воспаленными фантазиями.

Трибуны заполнены пестрой толпой. На галерке свистящая, ревущая, топающая масса. «Оле! Оле!!! Оле!» Простолюдины. Знатные сеньоры с сеньорами со своей челядью в лоджиях с черным и желтым бархатом. Сеньоры пьют прохладное вино, их жены сладкую воду, а многочисленные дети в шитых камзолах и шелковых платьях изнывают от жары. Солнце нещадно печет, а тунисская рабыня вяло машет большим веером из перьев павлина. Мать и отец сидят немного впереди. Анна специально устроилась за их спинами, что бы они не увидели как она смущена. Вот, вот на арену выйдет тореадор Родриго. В прошлую корриду она бросила розу на опилки. Много роз тогда прилетело к его ногам с трибун, а он поднял только лишь розу Анны. Отец гневно сверкнул глазами, укоряя дочь за безрассудство, а Анна влюбилась… Родриго настоящий герой, таких нет. И глаза… Нет! Очи. Огромные прожигающие насквозь, заставляющие встрепенуться в сладкой истоме. Она ждет его. «Хорошо, что папа не видит»…

Прогремели трубы, звонко, заглушив рев толпы, и Родриго выехал на белом арабском скакуне, сделал круг вглядываясь в лица на трибунах, проезжая мимо Анны пронзительно глянул на нее. И она украдкой показала ему расшитый золотом платочек. «Он будет твоим, как мое сердце сегодня вечером, приди ко мне под балкон, приди, приди» Лошадь всхрапнула, затанцевав на месте, это всадник горяч и нетерпелив, это всадник рванул поводья. «Я приду, обязательно к тебе под балкон, я спою тебе серенаду, которую сочинил держа в руках твою алую розу»

И вдохновенная битва с огромным свирепым быком. Топот, рев, шпага и огненная мантия перед глазами раненного животного. «Мата! Мата! Мата!» Скандирует обезумевшая от вида крови публика. Вот так, вот так. Приподняться на цыпочки вытянуться в струнку, и прогибаясь пропустить острые рога в миллиметре от себя завести мантию за спину и нанести смертельный удар последней шпагой. Вот так, вот так. Кипящая кровь быка на опилках, кипящая кровь в венах. Родриго разорвал свой камзол на груди зачерпнул ладонью кровь поверженного быка, и под одобрительный рев толпы плеснул себе на грудь. Он идет к трибунам, такой отважный, ликующий, прекрасный, остановился напротив, пусть родители потом осудят за дерзость, но он готов, он такой. Смотрит в глаза жадно, жарко, страстно. На животе кровь, размазана…