Кандыбин молчал. Ячменев смотрел на его загорелое, обветренное лицо. В глубоких морщинках у глаз просвечивала белизна. "Щурится, когда бывает солнце, - подумал Ячменев, - поэтому и остаются белые полоски. Как бы не подумал, что я веду с ним официальный разговор и ратую за политическую линию по долгу службы".

Но Кандыбин так не думал, он сидел, тяжело опираясь руками и грудью на письменный стол, и, не меняя позы, спокойно сказал:

- В этом ты прав, Афиноген Петрович, все идет от идейной основы, корни всех поступков и дела человека в ней. Наши муки с бергами и шатровыми тоже отсюда начинаются.

Зазвонил телефон на столе Кандыбина. Полковник поднял трубку:

- Слушаю.

Кандыбин выпрямился. Сидел теперь ровно, не облокачиваясь на край стола. Ячменев сразу понял - говорит с генералом, и, вспомнив, как утром здесь в кабинете отказался сесть Зайнуллин, подумал: очень похожи они друг на друга. Зайнуллин тоже вырастет в такого же опытного, твердого, знающего полковника, но этого в наше время уже мало...

- Слушаюсь, товарищ генерал. Есть... Есть, - коротко ответил Кандыбин. - Почему поздно сижу на работе?

Полковник взглянул на часы и только сей час обнаружил: скоро двенадцать.

- Засиделись вот с Афиногеном Петровичем... Есть, сейчас выезжаем.

Ячменев думал, что генерал велит идти домой, однако полковник сказал:

- К себе вызывает.

- Что-нибудь случилось?

- Не сказал. По голосу - вроде ничего не случилось. Голос веселый.

Когда Кандыбин и Ячменев выходили из штаба, им казалось, что ночь очень темная. Но мрак выглядел беспросветным только из ярко освещенного коридора. На дворе было светло, как ранним утром.

Луны на небе не было, серебристый свет исходил от тысяч ярких, будто никелированных, звезд. Было душно. Духота не вязалась с ночью и холодным сиянием звезд; ночь всегда ассоциируется с прохладой, но здесь, в Каракумах, и чернота ночи была перегретая, плотная, неподвижная...

Чего вы так поздно торчите? - улыбаясь, спросил Таиров; глаза его сузились в косые щелки. - Не даете мне возможности элемент внезапности осуществить! Или кто-нибудь подсказал, что тревога будет?

- Что вы, товарищ генерал, - возразил Ячменев, - разве мы позволим такое?

- Позволите! Позволите. Знаю вашего брата, - продолжал добродушно пошучивать комдив. - Вы хитрые, но и мы тоже хитрить умеем.

- Честное слово, товарищ генерал... - начал было Ячменев.

- Ладно, верю, - остановил его комдив и, обращаясь к начальнику штаба, высокому полковнику с бритой головой, сказал: - Иди, Захар Юрьевич, подавай сигнал, а я их здесь подержу. Посмотрим, как у них полк поднимается.

Ячменев видел: усталость мгновенно слетела с Кандыбина, морщины на его лице как-то подтянулись и стали прямые и резкие. И спина, до этого немного сутулая, выпрямилась, и глаза, секунду назад утомленные, вдруг засветились и беспокойно забегали. Да и сам Ячменев чувствовал, как тяжелая усталость, которую нес он в себе, направляясь сюда, в штаб, вдруг исчезла. Все существо его напряглось, насторожилось и было готово к действию... Готово к действию на всю ночь, на несколько суток, на неделю - если это учения; на год, два и несколько лет - если так вот неожиданно начнется война.

12

Ночью Шатров и его друзья вскочили с кроватей: стекла дребезжали от частых торопливых ударов.

- Тревога! - кричал за окном солдат. - Весь полк поднимается!

Лейтенанты стали торопливо одеваться. Алексей выхватил из-под кровати чемодан, в нем полагалось иметь постоянно уложенными необходимые вещи по определенному списку. Но в холостяцкой "капелле" это правило, конечно, не соблюдалось. Шатров набросал в чемодан вещи, подвернувшиеся под руку, и выбежал вслед за Бергом и Ланевым на улицу, Савицкий продолжал возиться со своим чемоданом.

В полку все двигалось, суетилось...

Во взводе Шатров увидел, что его подчиненные спешно грузят в машины какие-то ящики. Командовал сержант Ниязбеков. Лейтенант стоял в коридоре и чувствовал себя лишним. На него натыкались солдаты. Один из них, не узнав в темноте офицера, взбудораженный тревогой, хрипло крикнул:

- Ну чего торчишь на дороге? Отслонись!

Солдат пронес на спине что-то большое, черное, похожее на сундук. Шатров разглядел рядового Колено.

"Даже этот, непрошибаемый, забегал, - поразился Алексей. - Ну что же я стою?.."

Через несколько минут рота построилась. Проверяющий, высокий худой подполковник, пошел вдоль строя. Вместе с капитаном Зайнуллиным он осматривал экипировку.

- Неплохо, - сказал подполковник, когда перед ним было выложено содержимое всех вещевых мешков. - Теперь постройте отдельно офицеров.

Капитан Зайнуллин действовал уверенно и четко. Он знал - рота его готова к любым неожиданностям и не подведет.

Проверив чемоданы всех офицеров роты, подполковник в недоумении остановился против Шатрова.

- Вы что, чемодан впопыхах перепутали?

Лейтенант стоял смущенный. В его чемодане не было того, что требуется в боевой обстановке. Наоборот, среди зеленых форменных рубашек предательски белела гражданская тенниска.

- Почему вы прибыли по тревоге неподготовленным?

Шатров молчал.

- Где ваша шинель?

- Сейчас и без шинели жара невыносимая.

- А разве известно, куда вы двинетесь по тревоге? Может быть, в эшелон - и на север. Как ваша фамилия?

Подполковник записал в блокнот; капитан Зайнуллин смотрел на Шатрова ненавидящими глазами. А проверяющий, будто нарочно, подлил масла в огонь:

- Обидно! Хорошая рота, и вдруг такой конфуз. Давно я не встречал подобной безответственности.

Марш длился всю ночь. Наутро, когда нужно было спешиваться и атаковать, Шатров чувствовал себя вялым и разбитым. Он с трудом плелся за цепью взвода и тоскливо думал: "Когда все это кончится? Кому нужна такая игра в солдатики? Что дадут эти дистанции, интервалы, углом вперед, углом назад? Атомная бомба хряпнет - и останется одна пыль от всей этой строевой науки".

В полдень Алексей вновь столкнулся с проверяющим.

- Покажите вашу карту... Почему нет последних данных? Доложите, что вам известно о противнике? Какова радиационная обстановка?

Шатров попытался пересказать то, что говорил капитан Зайнуллин, отдавая приказ. Но сознание никчемности всего происходящего настолько его размагнитило, что не хотелось даже повторять, как он считал, пустые и никому не нужные выдумки о несуществующем противнике.

- Он что у вас, больной? - спросил подполковник командира роты, готового кинуться на лейтенанта.

- Он не больной, он стиляга, - выдавил из себя капитан Зайнуллин.

- Вот оно что! Тогда понятно...

"Что ему понятно? - подумал Шатров. - Я сам ничего понять не могу, а ему уже все понятно!"

...День был еще более мучительный, чем ночь. Солнце выскочило из-за края земли сразу, горячее, обжигающее. На небе, как всегда, ни облачка. Солдаты закреплялись на захваченном рубеже. Рыли окопы, а барханы текли и заравнивали ямки после каждого взмаха лопаты. Алексея раздражала эта бесполезная, идиотская трата сил. Хотелось бросить все к черту, укрыться в тени, замереть и лежать неподвижно, пока не пройдет нестерпимая жара. А солдаты, обливаясь потом, продолжали копать. Рыл ленивый Колено и всегда ироничный и флегматичный Судаков, рыли все. Гимнастерки на них сначала чернели под мышками, потом мокрое пятно расплывалось на всю спину. Часа через два одежда высохла прямо на людях; спины покрылись солью, как инеем, и только под мышками продолжала чернеть мокрая ткань.

Под руководством Ниязбекова солдаты рубили лопатами саксаул и укрепляли осыпающиеся стены окопов. К полудню все же своего добились песок покорился, траншеи были вырыты. И в тот момент, когда все было сделано и люди могли прилечь отдохнуть, вдруг поступила команда:

- Собрать подразделения! Выходить для посадки на машины!

Где-то что-то изменилось в обстановке, и рота, бросив траншеи, поспешила на новый рубеж.