Но прежде чем вновь отрешиться, удалиться и возобновить свои миссию, труд и созидание, ты узрел, отметил и почуял присутствие, наличие и наблюдение кого-то, не принадлежащего этому миру, хаосу и безобразию. Их было дюжина малых и один большой, и малых соединяли нити занебесного, запредельного и непостижимого серебра с большим, а от большого к тебе шла, вилась и натягивалась леска сияющего, пречистого и апокрифического злата. И тела их были суть, идея, соната, токката и фуга негорящего, неугасимого и завечного пламени. И расцветало это пламя тринадцатью цветами, чьих лепестков было без счета, меры и критерия. А над телами их уходили ввысь, вглубь и в нежность луга, поля и саванны, сплошь, без зазора и промежутков покрытые, усеянные и утрамбованные этими разноцветьями, разнотравьем и коврами лотосов, локусов и логосов.

Ты свалился, свергнулся и низринулся, едва вокруг, по бокам и наверху появился воздух, пространство и мысль, заполнившие, заполонившие и устремившиеся в пустоту, созданную твоим телом. Твоё тело поглотила, проглотила и приняла ванна, наполненная цементом, клеем и загустителем, заблаговременно подставленная расторопными, раскрашенными и разнузданными хозобозниками под, в и на место твоего предстоящего упадения.

– Так-то, дважды не слышащий Содом Капустин! Теперь тебе предстоит наслаждаться лишь обществом самого себя и презирающего тебя и твою слабость твоего отпрыска, которого ты будешь кормить собой, баснями и испражнениями, пока не иссякнешь ты и они!

Врач тюрьмы похлопал, постучал и убедился, что состав схватился, закаменел и погрёб тебя, как собаковод перед приходом инспектора запирает в подвале только что ощенившуюся суку, чтобы не платить дополнительный налог на домашнюю живность, или как листопад, укрывающий подлесок желто-красной мозаикой, прячет оторванные ураганом толстые суковатые ветви. Ты не мог видеть, зато видело твоё тело, которому камень был прозрачнее стекла, стены прозрачнее воздуха, а расстояния не играли роли, пьесы и комедии, как целитель каторжников удалялся, пикантно поигрывая стеком, иронично пощёлкивая бичом и вальяжно забавляясь нунчаками. Твоё зацементированное тело, годуя, негодуя и гримасничая, покорённые, изжаленные и хромые медбратья оттащили, отдёргали и переволокли в заброшенный, загаженный и засоренный сортир, куда заглядывали лишь демоны смеха, усмешек и ухмылок, бесы уединения, размышления и одиночества, дьяволы слива, отлива и полива в своих изнуряющих, методичных и беспросветных поисках виновника их заточения.

Когда бы твоё тело не стояло на страже, посту и должности твоего охранителя, сберегателя и вынашивателя, оно бы в момент переместило бы себя с тобой в более комфортное, удобное и чистое место в рамках, твоего узилища. Но здесь, в бетонном кубе, мегалите и микролите, когда Папа и все его сподвижники, производные и интегралы были уверены, как доморощенный спирит, ставя тарелку на лист бумаги с буквами, верит, что вызванные им духи невесть кого дадут ему верные советы по разрешению его личных проблем, или как нож картофелечистки тупится, срезая слои глины с попавшего в нее камня, что ты нейтрализован, ему казалось удобнее, приятнее и надёжнее всего дожидаться момента, когда ты появишься в его плоти, славе и орденах и представишь всем своё столь долго, моментально и безвременно выношенное творение, книгу, которая остановит стрелки часов, овоскопы и гороскопы, которая помирит, оправдает и застопорит движение луны вокруг солнца, солнца вокруг земли и земли вокруг луны, которая отменит физические, химические и математические константы, формулы и уравнения и сделает макромолекулы атомами, атомы элементарными крупицами, а их рассеет по бескрайним гравитационным полям, она распрямит спирали, разомкнет круги и выведет из циклов лишь для того, чтобы одним своим появлением убить всех тех, кто иначе мог бы стать ее читателем, поносителем и восхвалителем.

– Я помогу, освобожу, извлеку и избавлю тебя от этой ноши, тяжести, мрака и усталости.

Золотарь, отбиваясь, лягаясь и отбрасывая забившие унитаз челюсти, кисти и палитры хозобозников, пробирался, прорывался и продирался к тебе, словно барсук, докопавшийся в своих поисках червяков до водоносного слоя, удирает по обрушивающейся песчаной норе, или грейдер, вгрызающийся в гущу сельвы, выкорчевывая молодые деревца и распугивая своим тарахтением мелкую живность, прокладывает просеку для скоростной трассы, невзирая на гадящих на его голову химер несерьёзного отношения, поношения и разношения, несмотря на плевки сибаритствующих, гедонизирующих и агонизирующих троллей, не обращая своих слов к покрывающим его узорами, матом и вышивкой привидениям, призракам и теням ручных, домашних и диких трамваев, автобусов и такси.

– Ты безбрежен, безумен, бескорыстен и беспощаден в своих милостях, шалостях, пропастях и прощении! Ты неоценим, непознаваем, неугомонен и неистощим в своих проказах, показах, поддавках и шахматах! Ты открыт, распущен, ветренен и куртуазен в своих забавах, забиячестве, замысловатости и задушевности! Ты неосмотрителен, непослушен, непривередлив и неоскорбителен в своих прятках, прыгалках, салочках и классиках!

Отряхиваясь от туалетных принадлежностей, талончиков и пробитых, разорванных и проштампованных билетов на посещение кинотеатров, концертов и консерваторий, устилавших его путь, движение и стремление к тебе, Золотарь стучал молотками простыми, отбойными и бронебойными, деревянными, дубовыми и стеклянными кувалдами и ломами изо льда, лития и ласки, кроша, круша и разбивая сковавший, заточивший и затупивший тебя камень.

– Вот погоди, постой, потерпи и подумай еще немного, чуть-чуть, самую малость и капельку, и мы с тобой вырвемся, убежим, скроемся и освободимся из этого мрака, тюрьмы, невежества и косности. Я подкуплю, подпою, задарю и подорву охрану, караул, соглядатаев и шпионов, и мы выйдем за ворота, границы, калитки и таможни этого острога, форта, темницы и каземата!

Камушки, осколки и глыбы отлетали от твоего блока, подобно тому, как куропатки бросаются врассыпную, завидев в вышине приготовившегося к нападению ястреба, или как вызубренное школяром стихотворение, в котором он не понял ни слова, а лишь накрепко заучил последовательность звуков, отскакивает от его зубов и мозгов преподавателя, задевая, раня и калеча снующих под ногами Золотаря длинных, ползучих и скрипучих рыб бессердечия, безнравственности и этики, блестючих, вышагивающих и хрустящих восковок поэзии, амброзии и катавасии, коротких, симпатичных и рахитичных черепах, на чьих спинах были приклеены синие, желтые и черные переливающиеся атмосферами, морями и непогодами шарики планет, спутников и галактик.