Лубенцов пожал плечами:
- Я наблюдал за ними, не такие уж они отчаянные. По-моему, надо высылать к немцам парламентеров с белыми флагами и предложить сдаваться... Жалко опять людей гробигь.
Генерал позвонил в политотдел. Плотиков согласился с предложением гвардии майора.
- Это правильно, - сказал он. - Надо попробовать.
"Движение милосердия", желание избегнуть ненужного кровопролития, возникло в частях совершенно стихийно. Потом оно получило санкцию Военного Совета. Почти из всех дивизий к немцам выезжали советские парламентеры офицеры, знавшие хоть немного по-немецки, - и предлагали сдаваться. Дико и глупо было теперь, когда война фактически закончилась, драться, убивать, умирать.
Гвардии майор выехал на броневичке с белым флагом.
Оганесяна и Мещерского он отправил, тоже с белыми флагами, к поселку Гросс-Глиникке, а сам двинулся на северо-запад.
В первой же деревне он натолкнулся на наших всполошенных интендантов, только что выдержавших первый в их жизни бой - и не простой, а рукопашный - с немцами. Среди интендантов были раненые.
- Я отпускал муку для дивизионного ПАХА*, - рассказал гвардии майору один из них, толстяк в разорванном кителе, с винтовкой в руках, выглядевший весьма воинственно и жаждавший крови, - и вдруг вижу: немцы идут! Мы залегли и начали отстреливаться. Отстояли муку... К ним не с белым флагом ездить, а с "катюшами"!
_______________
* Полевая хлебопекарня.
Лубенцов поехал дальше, миновал автостраду и канал Парец-Науэн. Всюду царило необычайное возбуждение. Солдаты тыловых частей, завидев майора с белым флагом, наперебой сообщали ему:
- Вот туда пошла одна колонна!
- В том лесу немцы!
- За насыпью человек двести ползут!
Лубенцов остановил броневичок возле леса, где, по словам солдат, находилась большая группа немцев.
Взяв в руки белый флаг, гвардии майор быстрыми шагами направился к роще. Углубившись в рощу, он начал громко и раздельно произносить:
- Deutsche Soldaten! Das Kommando der Roten Armee...*
_______________
* Немецкие солдаты! Командование Красной Армии...
Не успел Лубенцов закончить, как из лесу метнулась какая-то тень, и к нему вышел с поднятыми руками немец. Это был очкастый длинный и небритый человек с обер-ефрейторскими погонами.
Он шел, робко вглядываясь в лицо Лубенцова.
Лубенцов тут же отпустил его обратно в лес, объяснив, что немцу вменяется в обязанность привести сюда своих товарищей.
Не прошло и десяти минут, как очкастый немец привел с собой два десятка других. Этих Лубенцов тоже отпустил.
- Геен зи, - напутствовал он их, - унд цурюк мит андере...*
_______________
* Идите и возвращайтесь с другими...
Расчет его полностью оправдался. Они разбрелись по лесу, и он издали слышал, как они аукают, зовут остальных и что-то настойчиво и быстро-быстро говорят.
Наконец показалась большая группа - человек около ста. Оружие они побросали в лесу. Они также внимательно и опасливо, как тот, первый, очкастый, вглядывались в русского офицера.
Лубенцов повел пленных за собой в видневшийся неподалеку обнесенный оградой большой фольварк с кирпичным заводом. За оградой росли развесистые, старые каштаны.
Броневичок медленно поехал вслед за пленными и остановился на лужайке неподалеку от ограды.
На фольварке было шумно. Гражданские жители, главным образом женщины и дети, высыпали из домов, но смотрели на пленных издали, не решаясь подойти.
Лубенцов назначил старшим очкастого, который суетился больше всех и не отходил от гвардии майора ни на шаг.
Гвардии майор подошел в сопровождении этого очкастого к женщинам и сказал км, что хорошо бы накормить соотечественников.
Женщины вначале не поняли, что им говорит этот миролюбивый русский с белым флагом, а потом, когда Лубенцов повторил свои слова, затараторили, закричали и побежали в дома и на скотные дворы. Через короткое время они появились с караваями хлеба и с эмалированными ведрами, в которых плескалось молоко.
Это вызвало среди пленных веселое оживление. Немцы уселись на травку вокруг ведер и принялись разливать молоко по котелкам, которые они сохранили, поняв, наконец, что теперь котелки нужнее, чем автоматы.
Они не позабыли и поблагодарить русского офицера, так как очкастый тут же сообщил им, кто "организовал" для них молоко. Вокруг стояли женщины и дети, глядя на пленных с состраданием, а на русского, одиноко прохаживающегося возле них, - с признательностью и уважением, а те женщины, что помоложе, - не без кокетства.
Если добавить к этому, что над большими каштанами, и над зелеными лужайками, и над возбужденными лицами немцев и немок висело очень синее весеннее небо и солнце светило ярко и весело, можно себе представить, какая радующая и многозначительная картина открывалась перед глазами Сергея Лубенцова.
Очкастый между тем, перекусив немного, опять вызвался пойти привести пленных. Лубенцов велел ему отобрать несколько помощников из тех "ветеранов", которые первые пришли на зов белого флага.
Гвардии майор предложил детишкам, стоящим вокруг с открытыми ртами, тоже бежать в лес и вести сюда, к миру и молоку, прячущихся там немцев. Дети, понятное дело, были бесконечно счастливы, получив такое задание. Они где-то достали длинные шесты, привязали к ним белые платочки и, высоко подняв их над головами, побежали в лес.
Через несколько минут из лесу вышла новая многочисленная группа немецких солдат, предводительствуемая раненным в плечо подполковником.
Подполковник подошел к Лубенцову, отдал честь, отстегнул кобуру и вручил ему свой пистолет. Гвардии майор взял в руки пистолет и сказал полувопросительно:
- Also, Frieden?*
- Gott sei Dank!** - от всей души ответил подполковник.
_______________
* Итак, мир?
** Слава богу!
Лубенцов назначил его комендантом всего лагеря, который уже насчитывал теперь триста с лишним человек. Время от времени со всех концов появлялись одиночки, прибрел какой-то капитан, потом - обер-лейтенант с железным крестом на груди. Пленные рассаживались на траве, блаженно щурясь при свете утреннего солнца.
Все-таки Лубенцова начинало беспокоить его одиночество среди почти пяти сотен немецких солдат. Кругом не видно было ни одного советского бойца, только возле броневичка стоял водитель в синем комбинезоне, младший сержант. Он тоже был несколько обеспокоен и, подойдя к Лубенцову, сказал:
