- Из чувства братской солидарности. А могу и пригодиться. Завтра после заседания разыщем могилу твоей матушки и дом, на котором когда-нибудь будет доска - иси этз нэ селебр саван рюсс экс-женераль Юдинь...
Шутка повисла в воздухе - я молчал. Паша посмотрел на меня с любопытством.
- Что с тобой? А ну - начистоту.
Я еще немного помолчал. И вдруг мне стало смешно.
- Как здоровье мсье Барски? - спросил я в упор.
Паша запнулся только на секунду - из-за непривычного ударения. Соображал он быстро. Сообразив, захохотал.
- Заболела теща. Отказался, затем позвонил, что согласен. Но я подумал о тебе - и не принял жертвы.
Я промолчал. Паша посмотрел на часы.
- У тебя есть четверть часа. Ровно через двадцать минут за нами заедет один занятный тип и повезет нас завтракать в самое что ни на есть капище Молоха. Зайдешь за мной?
- Хорошо, я спущусь в вестибюль.
- Как хочешь. Только не опаздывай. Ты же видел, что здесь творится машине не подойти.
После ухода Паши я задумался. Не слишком ли быстро я оттаял? Но встреча в капище Молоха могла быть только деловой, а от участия в деловых встречах я считал себя не вправе уклоняться. Оставалось решить вопрос об одежде. Я выбрал темно-синюю пару, белую рубашку и одноцветный галстук - корректный и непритязательный костюм переводчика.
Успенский не зря просил быть точным, маленький вишневый "ягуар" так и не пробился к подъезду, и мы залезли в него чуть ли не на ходу. Сидевший за рулем седой и морщинистый человек в возрасте, который современная геронтология любезно трактует как второй пожилой, улыбнулся нам, обнажив два ряда зубов слишком белых, чтоб быть настоящими. После первых приветствий я понял, что переводить мне не придется, человек говорил по-русски свободно и даже без акцента, точнее сказать, без какого-либо определенного акцента. На перекрестке он обернулся, чтоб пожать мне руку, и пробормотал: Вагнер. Успенский пояснил: Дэниэл Вагнер, город Акрон, штат Огайо. Медицинское оборудование.
Ехать пришлось, включая стоянки перед светофорами, не больше пяти минут, капище помещалось неподалеку от нашего отеля, на широкой и малолюдной улице в районе Елисейских полей. Здесь не было пестроты и сутолоки парижских улиц, ни киношек, ни бистро, только очень толстые и очень чистые стекла витрин и накладные позолоченные буквы над входами в банки, конторы авиакомпаний и ювелирные магазины. Я не успел разглядеть вывеску капища, как только мы подъехали к тротуару, мальчишка в голубой форменной курточке кинулся открывать дверцу машины, а швейцар в такой же голубой, но расшитой золотым шнуром ливрее распахнул перед нами сверкающую стеклом, начищенной медью и лаком тяжелую дверь. В застеленном мягкими коврами вестибюле к нам бросился третий представитель голубого племени, длинноногий юнец в тесном жилете с золотым аксельбантом, и куда-то уволок наши плащи. Затем нас подвели к лоснящемуся от мебельного лака глухому барьеру, где, как в ложе бенуара, сидели почтенный старый галл с густой седой шевелюрой и слишком черными усами, а чуть поодаль остролицый прилизанный блондинчик; на них были темно-синие костюмы, белые рубашки и одноцветные галстуки, и только голубой овал с золотым ободком на лацканах напоминал об их принадлежности к клану голубых. Мы были представлены как les savants russes, connus dans le monde entier*, старый галл привстал и слегка наклонил тяжелую голову, остролицый оскалил мелкие зубки и выбросил на барьер две регистрационные карточки вроде тех, какие я заполнял в отеле, но на роскошной меловой бумаге с голубым овалом в верхнем углу. Заметив мое недоумение, Вагнер улыбнулся:
______________
* Русские ученые с мировым именем.
- Чистая формальность. В клубе идет большая игра, и полиция требует...
На зеркально глянцевой доске барьера стояла тяжелая бронзовая пепельница с эмблемой клуба и разбросано несколько плоских коробков со спичками и голубых авторучек. Я взял одну, чтобы заполнить бланки, ручка была отличная, не шариковая, а нейлоновая, оставлявшая на бумаге тонкий влажно-блестящий след. Занятый своим делом, я все время ощущал на себе пристальный взгляд остролицего, и меня это немножко сердило - неужели этот тип думает, что я способен сунуть ручку в карман? Заполненные карточки я нарочно возвратил вместе с ручкой. Остролицый сделал отстраняющий жест:
- Oh non, monsieur, c'est notre souvenir*.
______________
* О нет, сударь, это наш сувенир.
Он взглянул на карточку, затем опять на меня, как бы сверяя текст с оригиналом. Чувствовалось, что глаз у него наметанный.
- Приехали изучать контрасты капитализма?
Это было сказано по-русски. Негромко и очень чисто. К тону было невозможно придраться. Если и ирония, то самая невинная, только по отношению к затасканному обороту. Любезнейшая улыбка.
Я прикинул: судя по речи, вряд ли потомок довоенных эмигрантов. Моложе меня, но вполне мог воевать. Весь вопрос - на чьей стороне. Русский? Поляк? Скорее всего фольксдойч.
- Oh nein, mein Herr, - сказал я, улыбаясь еще любезнее. - Ich war in Krieg und ging bis Berlin*. Контрастами я сыт по горло.
______________
* О нет, сударь. Я был на войне и дошел до Берлина (нем.).
Мне удалось на секунду загасить его хорошо отработанную улыбку. Взгляд стал жестким. Но дрессировка взяла верх, и улыбка вновь засияла.
- J'espere, monsieur, que votre sejour chez nous sera utile et agreable*, - говорит он.
______________
* Надеюсь, вы проведете время у нас с пользой и удовольствием.
- Sans doute, monsieur*, - отвечаю я и поворачиваю спину.
______________
* Без сомнения, сударь.
Мне показалось, что Вагнер слышал наш обмен любезностями - и не без удовольствия. Он даже подмигнул.
Покончив с формальностями, мы поднялись по очень широкой и пологой мраморной лестнице на второй этаж. Здесь все, начиная со светлых, очень пушистых ковров, до картин на стенах и лепнины на потолке, было добротное, ухоженное и, по всей вероятности, очень дорогое. Пока мы поднимались по лестнице, навстречу нам по двое и по трое спускались люди первого и второго пожилого возраста. Они шли не спеша, осторожно неся свои потерявшие гибкость, отяжелевшие или высохшие тела, вид у них был плотно перекусивших людей, они явно шли из ресторана, закрытого клубного святилища, куда не придет человек с улицы. Поравнявшись с Вагнером, они приветствовали его медленным кивком, опытный глаз разглядел бы в этих кивках оттенки - от фамильярного до почтительного. Вагнер всем отвечал одинаково - дружелюбно и небрежно. На площадке он остановился.
