Он начал операцию: подрезав череп по кругу, приподнял крышку и вынул мозг. Потом взял приготовленную конфетницу и наполнил пустой череп взбитыми сливками, прозрачными леденцами и карамельками, розовыми, белыми, зелеными, а сверху розовым кремом сделал надпись «СЛАДКИЕ ГРЕЗЫ». Опустив на место крышку черепа, он замаскировал следы операции гримом и пудрой.

— Ну, вот! — сказал он, и перешел к следующему столу.

— Приветствую вас, мистер Рэн. Приветствую вас! Ну, как ваши дела, проповедник расовой ненависти, мистер Рэн? Чистый, белый, отутюженный мистер Рэн. Чистый как снег, белый как лен, мистер Рэн, ненавидевший евреев и негров — меньшинства, мистер Рэн, меньшинства, — он стянул простыню. Мистер Рэн смотрел на него пустыми, стеклянными глазами. — Мистер Рэн, взгляните на представителя презренного меньшинства — на меня. Меньшинства беззащитных, запуганных маленьких ничтожеств, решающихся говорить только шепотом. Знаете, что я сейчас сделаю, мой непреклонный друг? Во-первых, выпущу вашу кровь.

Кровь стекла.

— Теперь — небольшая инъекция, так сказать бальзамирующей жидкости.

По венам мистера Рэна, чистого как снег, белого как лен, потекла бальзамирующая жидкость.

Мистер Бенедикт беззвучно смеялся.

Кожа мистера Рэна начала темнеть; стала черной, как ночь, черной как грязь.

Бальзамирующей жидкостью были чернила.

— Добро пожаловать, Эдмунд Ворт!

Что за тело было у этого Ворта! Мощное, с выпуклыми мускулами, соединяющими крепкие кости, с грудью как колесо. Женщины теряли дар речи, когда он проходил мимо, а мужчины с завистью смотрели вслед, мечтая похитить его тело и навестить в нем свою жену. Но тело Ворта оставалось его собственностью, и использовалось для таких развлечений, что его имя не сходило с языка городских сплетниц.

— И, тем не менее, вы здесь, — произнес мистер Бенедикт, задумчиво разглядывая Ворта. На минуту он погрузился в воспоминания о злоключениях своего тела, в своем собственном прошлом.

К каким только упражнениям и уловкам он не прибегал, пытаясь добавить хоть дюйм к своему смехотворно короткому костяку! Стремясь преодолеть мертвенную бледность, он часами лежал на солнце, но только сгорал, и кожа повисала неопрятными лохмотьями, становилась розовой, сырой, чувствительной. И что он мог поделать со своими маленькими, близко посаженными глазами (пусть даже в них и светился ум) и узким ртом? Вы можете оставить свое жилье, выгрести и сжечь весь хлам, переехать из трущоб, отречься от собственной матери, купить новую одежду и машину сменить все свое окружение. Но что делать мозгу, мечущемуся как мышь в мышеловке? Его убивало то, что сменить было нельзя: кожа, тело, голос не оставляли ни единого шанса попасть в тот прекрасный свободный мир, где мужчины треплют девушек по подбородку и целуют в губы, пожимают руки друзьям, угощают ароматными сигарами…

Задумавшись, мистер Бенедикт стоял над телом Эдмунда Ворта. Потом он отрубил голову Ворта, примостил в гробу на маленькой подушечке, вниз положил сто девяносто фунтов кирпичей, внутрь сорочки и костюма засунул маленькие валики и укрыл «тело» до самого подбородка голубым бархатным покрывалом. Само тело он засунул в камеру рефрижератора.

— Когда я умру, мистер Ворт, я оставлю указания, чтобы мою голову похоронили вместе с вашим телом. К тому времени я подготовлю себе помощника, согласного за хорошие деньги произвести этот кощунственный акт. Если человек не удостоился тела, заслуживающего любви, при жизни, пусть получит его хоть после смерти. Заранее благодарен.

Он опустил крышку гроба Эдмунда Ворта.

С тех пор, как в городе заупокойную службу стали проводить над закрытым гробом, для проделок мистера Бенедикта открылись безграничные возможности. Некоторых он укладывал в гроб вверх ногами, или лицом вниз, или даже в непристойных позах. Он чудесно позабавился, когда хоронили трех старых дев, торопившихся к кому-то на чай, и погибших в автокатастрофе. Это были злостные сплетницы, вечно шепчущие что-то друг другу, вечно щекой к щеке… Вот уж о чем не могли догадаться прихожане, так это о том, что все три сплетницы ушли в землю, как при жизни, тесно прижавшись друг к другу, в одном гробу, с последней вечной, нетленной сплетней на остывших губах. Другие два гроба были набиты галькой, песком и тряпками. Служба была чудесная — все присутствующие плакали. «Трое неразлучных, разлученные смертью…» Громкие рыдания и сдержанные всхлипы.

— О, как печально, — вздыхал мистер Бенедикт.

Всегда верный справедливости, мистер Бенедикт, похоронил одного богача нагишом. А бедняка нарядил в парчовые одежды с золотыми пятидолларовыми монетами вместо пуговиц и двадцатидолларовыми на веках. Знакомого юриста не стал хоронить совсем: засунул в мусоросжигатель, а гроб набил наловленными накануне хорьками.

А вот еще одна служба: старая дева, ставшая жертвой зверского нападения. В гробу под шелковой подстилкой были припрятаны некоторые части тела умершего с нею одновременно старика. Она ушла, совершая ледяной акт любви, сохраняя на лице выражение удивления.

Так мистер Бенедикт бродил по своим владениям, склоняясь над окутанными белыми фигурами, открывая им свои тайны.

Последним оказалось тело Мерривелла Близа, глубокого старика, подверженного приступам комы. Мистера Близа уже несколько раз признавали мертвым, но он оживал во время приготовления к похоронам. Мистер Бенедикт откинул простыню с лица мистера Близа. Мистер Близ широко открыл глаза.

— Ах! — мистер Бенедикт едва не свалился на стол.

— О-о! — раздался стон из-под простыни.

У мистера Бенедикта подогнулись колени, его затошнило.

— Выпустите меня отсюда! — простонал мистер Близ.

— Вы живы! — мистер Бенедикт комкал в руках угол простыни.

— О, что я слышал! — простонал старик, лежавший на столе. — Я не мог пошевелиться, не мог прервать ваши отвратительные откровения! О, вы ужасный человек, вы темная личность, вы чудовище, негодяй! Выпустите меня отсюда немедленно! Я расскажу обо всем совету, и мэру, и всем, и каждому! Ох, негодяй, негодяй! Проходимец, садист, гнусный извращенец! Погоди, я расскажу о тебе! — У старика выступила пена на губах. — Немедленно развяжи веревки, выпусти меня отсюда!

— Нет, — сказал мистер Бенедикт, опускаясь на колени.

— О, чудовище! — всхлипнул Мерривелл Близ. — Подумать только, что творилось в нашем городе, а мы ничего не знали! Отпусти меня, ты, чудовище!

— Нет, — прошептал мистер Бенедикт, пытаясь встать, и снова в ужасе опускаясь на пол.

— Что вы говорили! Что делали!..

— Простите меня… — прошептал мистер Бенедикт.

Старик попробовал приподняться.

— Нет! — мистер Бенедикт приготовил шприц для подкожной инъекции.

— Эй, вы! — дико заорал старик, обращаясь к закутанным в белое фигурам. — Помогите!

Он повернул голову к окну, в котором виднелись кладбищенские памятники.

— Эй, вы, там, под камнями! Слышите? Помогите!..

Старик откинулся назад, втягивая воздух со свистом, чувствуя приближение смерти.

— Слушайте! — бормотал он. — Он надругался над вами, и надо мной, ему долго все сходило с рук. Остановите его! Заставьте, заставьте его прекратить это!..

Слабея, старик втянул струйку слюны, вытекшую из угла рта. Он быстро терял силы.

Мистер Бенедикт, потрясенный, повторял:

— Они ничего не могут мне сделать. Не могут. Я говорю вам, не могут.

— Вы, в могилах! — стонал старик. — Помогите мне! Сегодня, или завтра, или когда-нибудь, встаньте и уничтожьте это чудовище! — из глаз его полились слезы.

— Глупо, — беззвучно проговорил мистер Бенедикт. — Вы умираете и несете чушь. — Мистер Бенедикт едва мог шевелить губами.

— Восстаньте! — выкрикнул старик. — Выйдите из могил!

— Прекратите, — прошептал мистер Бенедикт, — я больше не могу…

Стало совсем темно. Старик постанывал, теряя последние силы. Вдруг он умиротворенно улыбнулся и сказал:

— Они достаточно натерпелись от вас, негодяй. Сегодня они сведут с вами счеты.