Сон не приходил, хотя Мокрут и не собирался вставать из поповского кресла. В голове шумело от шальной путаницы мыслей, от самых противоречивых воспоминаний. Бывало, на сессию за уши человека не притащишь, а тут, смотри-ка, почти полная школа людей. И депутаты все до единого, и учителя. Семен Козырек с дальнего поселка и то пришел, даже согласно взмахивал рукой, когда звонкий Дашин голос разносился по всем углам. Вспомнилось, что и Аксинья, мать Василя и Володи, так уж внимательно слушала Дашино выступление, кивала, а потом, когда Даша возвращалась на свое место, поймала ее за рукав и что-то долго шептала на ухо, ласково улыбалась. А ведь еще недавно верила ему, Мокруту.

После Дашиного выступления захотелось еще раз взять слово. Слово-то дали, а слушать не слушали. Старый Платон стал в это время что-то говорить Митрофану, тот без удержу смеялся и весело посматривал на своего старшего сына. Михась только что приехал и уже тут как тут. И кто их звал на сессию?

...Перед глазами - поднятые людские руки. Много рук. Павел Павлович сказал, чтобы голосовали только депутаты, а руки подняли все. Трудно было удержаться, не посмотреть. Андреиха сидела далеко, так аж встала, чтобы все видели ее руку.

- Добросельский! - обратился Павел Павлович к Ивану. - Сосчитай голоса!

Тот встал, вытянулся на здоровой ноге, чтобы лучше видеть.

- Единогласно! - спустя какую-нибудь минуту объявил он. В голосе твердость, даже сила, какой прежде Мокрут не замечал.

- Да все проголосовали, не надо было и считать! - подтвердил с задних рядов Тихоня.

Ишь ты, и он высказался!

Все это злило и возмущало Мокрута. Никогда раньше он и значения не придавал какому-то там голосованию. Сам всегда поднимал руку без всяких мыслей в голове и на другие руки посматривал с усмешкой. А тут проголосовали - и он больше не председатель.

Правая рука как-то сама по себе скользнула по подлокотнику вперед, но пальцы не дотянулись до стола, чтобы постучать, а вяло, безжизненно упали на бедро. Шевельнувшись, сразу нащупали карман, в котором лежал круглый футлярчик с печатью. Под сердцем защемило. Завтра он сдаст эту печать, а как жить без нее? Перед глазами вдруг один за другим стали возникать соседи-добросельчане. Сколько их! С самого утра они возят на поле навоз, и руки у них в это время грязные и неприятно пахнут. Андреиха в подоле носит домой маленьких поросят, там их обсушивает, обогревает, поит молоком. А Даша ночует на ферме во время отелов и в такие дни ходит с красными от недосыпания глазами. И все это люди, и счастья у них, пожалуй, побольше, чем у него самого.

Мокрут резко оттолкнулся от спинки кресла, встал и нервно заходил по кабинету. Ходил с полчаса, половицы скрипели, словно крошились у него под ногами. Давно уже их не протирали, не окатывали водой. Потом бывший председатель подошел к стене, рванул свою кожанку так, что то ли гвоздь согнулся, то ли вешалка порвалась, наспех оделся и подался прочь из сельсовета.

Три дня его никто не видел, никто не знал, где он коротает или пускает пьяным дымом свое время. На четвертый день поздно вечером Мокрут появился на добросельской улице. Но и тогда его никто не заметил: детвора уже спала, а все взрослые были на колхозном сходе. Шел Мокрут не спеша и смотрел все время прямо себе под ноги. Он и рад был, что никто не попадался навстречу.

У своего двора остановился, поднял голову. Мягкий ветер с юга обдал его шею и слегка подавшийся за эти дни, утративший розовость подбородок. Снова втянул голову в воротник - ветер показался ему очень холодным. В окнах был свет. Это обрадовало Мокрута: не надо стучаться, будить жену. Осторожно, без скрипа открыл калитку, ступил на скользкий от оттепели двор. Дверь в сени тоже отворил тихонько, перенес ногу через порог хаты и больше не мог сделать ни шага. С кровати, укрытая шерстяным, в полосах одеялом, с укором и все же радостно смотрела на него жена, а рядом, на табуреточке, сидела Андреиха и пеленала младенца.

Лявон снял шапку и молча комкал ее в руках. Потом медленно повернулся и вышел. Со двора не уходил, а сел под окном на завалинке и обхватил голову руками. С крыши падали крупные тяжелые капли и звучно ударялись о кожанку. С собрания шли люди, громко переговаривались, смеялись.

- Два председателя в хате! - с нажимом произнес кто-то.

- А я могу предложить еще и третьего, ежели надо!

Это, конечно, голос Митрофана, на Тимошу намекает.

Напротив Мокрутова двора кто-то задержался.

- Неужто его еще нет? - послышалось из-за забора. - Может, не знает человек? Это ж хорошо, что Андреиха, а то бы...

Лявон не мог посмотреть на улицу, не мог выпутать пальцы из отросших за последнее время волос. Еще немного погодя брякнула щеколда в сенях и возле него остановилась Андреиха.

- Идите, сосед, в хату, - сказала требовательно. - Сын зовет.

1958