А горечь полыни чувствуется. И на вкус, и на запах. Горечи теперь намного больше и во рту, и внутри всего тела. Она душит, от нее перехватывает дыхание... Она не дает пробиться даже маленькой струйке свежего, чистого воздуха.
- Воды! - просит Вихорев.
Но ему никто не отвечает. Никто не слышит его голоса...
Санинструктор наконец замечает, что командир требует воды. Не слышит, а замечает по слабому шевелению губ. И трясет головой, наклонившись к Викторову уху. Громко говорит:
- Вам нельзя сейчас воды... Нельзя.
Но губы раненого шевелятся снова.
В отдельные мгновения вспоминалось минувшее, недавнее ранение... Тогда не было полыни... Горечи такой не было... Свои пальцы увиделись рядом с травою... Они тоже были зеленые и дрожали. Тем и отличались от травы, что дрожали...
Показалось, что на помощь подоспел Сокол. Он остановил свой стремительный галоп возле того места, где лежал его хозяин. Стоял, опустив гриву, пока Виктор не уцепился руками. Сам опустился на передние колени, чтоб хозяин мог перекинуть ногу через седло...
Вот если б действительно появился Сокол... Санинструктор помог бы лечь на седло... Тогда бы все в один момент исчезло: и горечь полыни, и колкие пальцы-рогатины на груди, и жажда. Очень тяжелая, мучительная жажда. Сокол выносит своего хозяина из этого ужасного, проклятого места. Там остается один санинструктор. Он, может, и спасется от вражеских пуль.
...Жажда не проходит, но Сокол знает, как спасать хозяина: он мчится, летит прямиком в Бобровку. Там, в Галиной комнате, полное ведро свежей родниковой воды. Галя зачерпывает кружкой, подает обеими руками:
- Почему у тебя такая жажда? Мой родной!.. Сейчас же не жарко.
- От горечи... От полыни...
Выпив целую кружку, Виктор чувствует в груди облегчение.
- Ты снова ранен? - спрашивает Галя. - Тяжело?
- Да нет! Совсем пустяковая ранка... - Голос не то его, не то санинструктора.
...Подошел Тимка, подросший, но в тех же сшитых из старья штанишках и курточке. Худые детские руки торчат из рукавов, а на голове пилотка, та, что отец подарил в первую побывку. Звездочка блестит ярко, в ней отражается ранний луч, который сквозь гущу пожухлого сада пробился к единственному в комнате окну.
- Ты с самого-самого фронта? - спрашивает Тимка.
- С самого, сынок! Из-под пуль, из-под бомб и снарядов.
- А почему ты не похоронил того человека, что умер в яме, пока ты вернулся к нему?
- Откуда ты знаешь об этом, сынок?
- Я все знаю про своего папку.
- Так я сам был тогда ранен, сынок, - ответил отец. - В шею...
Мальчик поднял глаза, светлые, проникновенные... Внимательно и сочувственно оглядел шею отца. И ничего не увидел: на ней остался лишь маленький рубец, но он был закрыт воротником гимнастерки.
"В шею... - повторил про себя Виктор. - А руки и ноги были целы". Полз и бежал, чтоб вырваться из окружения. И уже без Сокола. Выводил своих бойцов... Мог ли засыпать застывшее тело бойца? Наверно, мог. Без риска попасть в плен? Вряд ли! Но что же дается на войне без риска, без жертвования собою?
...Дома у бойца, наверно, дети. Они будут ждать вестей от отца... Потом начнут поиски, им, поди, написали, что отец пропал без вести. По всей стране будут искать, по всему свету! И не найдут нигде и никогда - один он, теперешний или уже бывший командир штурмовой роты, знает, где погиб этот человек.
Отец взял сына на руки, прижался лбом к его пилотке и сказал:
- Еще у меня Толя остался непохороненным. Понимаешь, сынок? Не успел я... И написать некому: детдомовский он. А еще - я не сделал самого важного и необходимого: не дошел до Берлина... Не до конца добил врага... Не успел... А это был мой главный долг!..
- А где твой Сокол?
- Он должен быть тут, при мне! Я вот напился, утолил жажду и снова полечу на фронт. Там еще много для меня дел. Если же чего не доделаю, буду надеяться на тебя, сынок! Ты уже большой...
Тимка вдруг исчез. Белый Сокол тоже. Перед глазами мелькает мордастый, с отвислым животом старшина в белом халате, совсем непохожий на давешнего санинструктора. Он расстегивает Викторов ремень, высоко поднимает руки, вытаскивая ремень из-под раненой спины, и довольно усмехается, кривит рот.
"Чего он так кривится?"
Старшина торопливо снимает с ремня кобуру с парабеллумом и прячет под халат.
- Не трогать оружия! - крикнул Виктор и задрожал от возмущения.
Рядом стояли санитарки с носилками. Медсанбатовский старшина и санитарки, наверное, услышали приказ командира, но не выполнили...
1981
