- Господа, Василий Терентьевич просил меня сообщить вам, что он берет все расходы по пикнику на себя, - говорил Свежевский, торопливо переходя от одной группы к другой. - Господа, Василий Терентьевич просил меня передать всем приглашенным...
Около него составилась большая кучка, он объяснил в чем дело:
- Василий Терентьевич остался чрезвычайно доволен тем приемом, который ему сделало общество, и ему очень приятно отплатить любезностью за любезность. Он берет все расходы на себя...
И, не утерпев, движимый тем чувством, которое заставляет лакея хвастать щедростью своего барина, он добавил веско:
- Мы истратили на этот пикник три тысячи пятьсот девяносто рублей!
- Пополам с господином Квашниным? - послышался сзади насмешливый голос. Свежевский быстро обернулся и убедился, что этот ядовитый вопрос задал Андреа, глядевший на него со своим обычным невозмутимым видом, заложив руки глубоко в карманы брюк.
- Что вы изволили сказать? - переспросил Свежевский, густо краснея.
- Нет, это вы изволили сказать: "Мы истратили три тысячи", и я имею полное основание думать, что вы подразумеваете себя и господина Квашнина под этим "мы"... в таком случае я считаю приятным долгом заявить вам, что если я принимаю эту любезность от господина Квашнина, то ведь от господина Свежевского я ее могу и не принять...
- Ах, нет, нет... Вы не так меня поняли, - залепетал переконфуженный Свежевский. - Это все Василий Терентьевич. Я просто только... как доверенное лицо... Ну, вроде как приказчик, что ли, - добавил он с кислой усмешкой.
Почти одновременно с подачей экстренного поезда приехали Зиненки в сопровождении Квашнина и Шелковникова. Но не успел еще Василий Терентьевич вылезть из коляски, как случилось никем не предвиденное происшествие трагикомического свойства. Еще с утра жены, сестры и матери заводских рабочих, прослышав о предстоящем пикнике, стали собираться на вокзале; многие принесли с собою и грудных ребят. С выражением деревянного терпения на загорелых, изнуренных лицах сидели они уже много часов на ступенях вокзального крыльца и на земле, вдоль стен, бросавших длинные тени. Их было более двухсот. На расспросы станционного начальства они отвечали, что им нужно "рыжего и толстого начальника". Сторож пробовал их устранить, но они подняли такой оглушительный гвалт, что он только махнул рукой и оставил баб в покое.
Каждый подъезжавший экипаж вызывал между ними минутный переполох, но так как "рыжего и толстого начальника" до сих пор еще не было, то они тотчас же успокаивались.
Едва только Василий Терентьевич, схватившись руками за козлы, кряхтя и накренив всю коляску, вступил на подножку, как бабы быстро окружили его со всех сторон и повалились на колени. Испуганные шумом толпы, молодые, горячие лошади захрапели и стали метаться; кучер, натянув вожжи и совсем перевалившись назад, едва сдерживал их на месте. Сначала Квашнин ничего не мог разобрать: бабы кричали все сразу и протягивали к нему грудных младенцев. По бронзовым лицам вдруг потекли обильные слезы...
Квашнин увидел, что ему не вырваться из этого живого кольца, обступившего его со всех сторон.
- Стой, бабы! Не галдеть! - крикнул он, покрывая сразу своим басом их голоса. - Орете все, как на базаре. Ничего не слышу. Говори кто-нибудь одна: в чем дело?
Но каждой хотелось говорить одной. Крики еще больше усилились, и слезы еще обильнее потекли по лицам.
- Кормилец... родной... рассмотри ты нас... Никак не можно терпеть... Отошшали!.. Помираем... с ребятами помираем... От холода, можно сказать, прямо дохнем!
- Что же вам нужно? От чего вы помираете? - крикнул опять Квашнин. - Да не орите все разом! Вот ты, молодка, рассказывай, - ткнул он пальцем в рослую и, несмотря на бледность усталого лица, красивую калужскую бабу. - Остальные молчи!
Большинство замолкло, только продолжало всхлипывать и слегка подвывать, утирая .глаза и носы грязными подолами...
Все-таки зараз говорило не менее двадцати баб.
- Помираем от холоду, кормилец... Уж ты сделай милость, обдумай нас как-нибудь... Никакой нам возможности нету больше... Загнали нас на зиму в бараки, а в них нешто можно жить-то? Одна только слава, что бараки, а то как есть из лучины выстроены... И теперь-то по ночам невтерпеж от холоду... зуб на зуб не попадает... А зимой что будем делать? Ты хоть наших робяток-то пожалей, пособи, голубчик, хоть печи-то прикажи поставить... Пишшу варить негде... На дворе пишшу варим... Мужики наши цельный день на работе... Иззябши... намокши... Придут домой - обсушиться негде.
Квашнин попал в засаду. В какую сторону он ни оборачивался, везде ему путь преграждали валявшиеся на земле и стоявшие на коленях бабы. Когда он пробовал протиснуться между ними, они ловили его за ноги и за полы длинного серого пальто. Видя свое бессилие, Квашнин движением руки подозвал к себе Шелковникова, и, когда тот пробрался сквозь тесную толпу баб, Василий Терентьевич спросил его по-французски, с гневным выражением в голосе:
- Вы слышали? Что все это значит?
Шелковников беспомощно развел руками и забормотал:
- Я писал в правление, докладывал... Очень ограниченное число рабочих рук... летнее время... косовица, высокие цены... правление не разрешило... ничего не поделаешь...
- Когда же вы начнете перестраивать рабочие бараки? - строго спросил Квашнин.
- Положительно неизвестно... Пусть потерпят как-нибудь... Нам раньше надо торопиться с помещениями для служащих.
- Черт знает что за безобразия творятся под вашим руководством, проворчал Квашнин. И, обернувшись опять к бабам, он сказал громко: - Слушай, бабы! С завтрашнего дня вам будут строить печи и покроют ваши бараки тесом. Слышали?
- Слышали, родной... Спасибо тебе... Как не слышать, - раздались обрадованные голоса. - Так-то лучше небось, когда сам начальник приказал... спасибо тебе... ты уж нам, соколик, позволь и щепки собирать с постройки.
- Хорошо, хорошо, и щепки позволяю собирать.
- А то поставили везде черкесов8, чуть придешь за щепками, а он так сейчас нагайкой и норовит полоснуть...
- Ладно, ладно... Приходите смело за щепками, никто вас не тронет, успокаивал их Квашнин. - А теперь, бабье, марш по домам, щи варить! Да смотрите у меня, живо! - крикнул он подбодряющим, молодцеватым голосом. - Вы распорядитесь, - сказал он вполголоса Шелковникову, - чтобы завтра сложили около бараков воза два кирпича... Это их надолго утешит. Пусть любуются.
