И тем не менее это нечестно. Нам достается весь этот сброд: анархисты, социалисты и прочее хулиганье - вот и приходится возиться с ними, стрелять. И без того уж в каждом штате своя республика. Нам негде использовать желающих проделывать эксперименты с конституцией. Мы - самый многочисленный народ на богом данной земле. Всем это известно. Мы утверждаем также, что являемся и самым великим народом, и никто, кроме нас самих, даже и не пытается нам противоречить. Остается гадать: то ли мы в самом деле, за что выдаем себя? Бог с ним! Но вам, британцам, еще придется пройти через такие же испытания. Ваши советы графств доведут вас до ручки, потому что вы наделяете властью людей, не искушенных в политике. Когда достигнете нашего уровня, то есть добьетесь равноправия граждан, права торговать своим голосом и выдвигать соплеменников, чтобы провалить более достойных людей, то превратитесь в то же самое, что и мы - в дерьмо, в дерьмо, в дерьмо!
Оратор смолк, и никто не встал, чтобы возразить ему.
- Как-нибудь переживем, - вздохнул человек из Луизианы. - Что сослужило бы нам добрую службу, так это большая война в Европе. Мы превращаемся в нерадивых эгоистов. Война за границей заставила бы нас сплотиться. Но мы не дождемся такой роскоши.
- А нельзя ли начать войну на своей территории? - брякнул я, хорошенько не подумав, так как хотел отделаться от тягостных мыслей о нации слепцов, готовых ухватиться за меч из-за собственной непоседливости. Мое замечание оказалось неудачным.
- Надеюсь, что нет, - ответил американец очень серьезно. - Мы и так слишком дорого заплатили зато, чтобы объединиться. Едва ли мы безропотно согласимся на новый раскол. Правда, кое-кто поговаривает, что мы слишком у ж разрослись, а другие сетуют, что, мол, Вашингтон и восточные штаты помыкают всей страной. Если разделимся (да поможет нам бог, когда такое случится), то теперь уже на Восток и Запад.
- Старая калоша, которую мы соорудили, оказалась слишком длинной, сказал американец, который до сих пор не произнес ни звука. - Мы устроили машинное отделение в корме и рискуем разломиться пополам. Снилось ли нашим праотцам, что мы так развернемся?
- Очень большая страна. - Оратор вздохнул, будто ее вес, от Нью-Йорка до Фриско, давил на его плечи. - Если произойдет раскол, с нами будет покончено. В Штатах слишком тесно для четырех первоклассных империй. Ведь раскол неминуемо породит следующий. Что толку в болтовне?
Что толку? Вот как протекал разговор в день рождения королевы. Что вы думаете об этом?
Глава XXII
Как я очутился в Сан-Франциско и распивал чаи с местными жителями
Ты, безразличен, тих и горд,
Стоишь у Западных Ворот,
Где ветры мнут морской покров.
О сторож двух материков!
За всем, что есть на лоне вод,
Следишь у Западных Ворот.
Брет Гарт
Вот какие слова написал Брет Гарт о великом Сан-Франциско, и последние две недели я пытаюсь понять, что же заставило писателя так изобразить город. Ведь в этих краях не встретишь ни безразличия, ни тишины. Плохо пришлось бы континенту, если бы его охрану поручили такому ненадежному сторожу.
Вообразите, как после двадцатисуточного пребывания в открытом море, лишенный руководства, предоставленный самому себе во всем, что касается вынесения суждений, я окунулся с головой в водоворот Калифорнии. Прошу защитить меня от гнева возмущенной общины, попадись эти строки на глаза американцам. Сан-Франциско - сумасшедший город, населенный помешанными, чьи женщины, несомненно, блещут красотой.
Когда "Город Пекин" проходил через Золотые Ворота, я отметил с удовлетворением, что блокгауз, охранявший горло "самой удобной гавани в мире, сэр", можно без всякого риска, быстро и аккуратно успокоить огнем двух гонконгских канонерок.
Затем на борт прыгнул репортер и, не успел я и рта открыть, принялся меня обрабатывать. Пока я выбирался на берег, он успел выкачать из меня все, что касалось Индии, прежде всего интересуясь состоянием журналистики. Ужасно ступить с ложью на устах на незнакомую землю. Однако я ни в чем не соврал таможеннику, который был не в духе и вывалил мои пожитки, вплоть до интимных частей туалета, на пол, который состоял из отходов конюшни и сосновой щепы. Что касается репортера - тот ошеломил меня скорее своим нахальством, чем поразительным невежеством. Жаль, что я не наговорил ему кучу лжи, когда входил в этот город, переполненный тысячами белокожих людей.
Подумать только - триста тысяч белых мужчин и женщин! Они собрались вместе и скопом разгуливают по настоящим тротуарам перед неподдельными витринами зеркального стекла, изъясняясь на каком-то наречии, похожем на английский язык.
Я понял, в чем состоит эта похожесть, когда безнадежно заблудился в пыльном лабиринте деревянных домишек, мусорных куч и ребятишек, которые играли пустыми жестянками из-под керосина.
- Хочешь попасть в отель "Палас"? - любезно спросил какой-то юнец, управлявший подводой. - Какого же черта здесь делаешь? Это самая низкая часть города. Пройди шесть кварталов на север до угла Гери и Маркет, затем поворачивай, иди, пока не "уткнешься" в угол Гаттера и Шестнадцатой, - и будешь на месте.
Я не ручаюсь за точность воспроизведения этих указаний и цитирую их по памяти, с которой у меня явно не в порядке.
- Аминь, - сказал я. - Однако кто я такой, чтобы "тыкаться" в чьи-то углы, как ты их там называешь? А что, если они окажутся почтенными джентльменами и дадут сдачи? Повтори-ка снова, сынок.
Я думал, что парень исколотит меня, но этого не случилось. Он объяснил, что никто не пользуется словом "стрит", да и вообще каждому полагается знать расположение улиц, потому что иногда их названия пишут на фонарях, а чаще - нет. Подкрепившись этими сведениями, я отправился дальше и оказался на широкой улице с великолепными зданиями в четыре-пять этажей, мощенной необработанными булыжниками по моде начала летосчисления. Вагончик фуникулера, который держался неизвестно на чем, втихомолку подкрался сзади и чуть было не ударил меня в спину.
В сотне ярдов поодаль наблюдалось движение. Там собралась толпа из трех-четырех человек и что-то блестящее мелькало посередине. Тучный джентльмен-ирландец со шнурками священника на шляпе и небольшим никелированным значком на необъятной груди отделился от клубка человеческих тел, поддерживая китайца, которого ранили ножом в глаз. Зеваки пошли своей дорогой, а пострадавший с помощью полицейского - своей. Конечно, это меня не касалось, но очень хотелось знать, что стало с джентльменом, который нанес удар. То обстоятельство, что волнующаяся толпа не запрудила улицу, чтобы поглазеть на происшествие, говорит о совершенстве мер, принимаемых муниципальными властями для охраны порядка в городе. Я оказался шестым и последним человеком, который присутствовал на этом представлении. Мое любопытство было раз в шесть сильнее, но я постыдился проявить его.
