На окне, пролетом ниже, медленно шевелит хвостом черная кошка. Когда я прохожу мимо, она неожиданно запрыгивает мне на плечо. Теплая. Пушистая. Мурчит. Прыжок – и теперь я с кошкой на плече. Это она вчера перебежала нам дорогу. Ах, ты, умница.

Я открываю дверь и напарываюсь на огромного нигера. ОН от неожиданности замирает.

Я нервно смеюсь:

– О, черт! Как будто нас сейчас снимает Тарантино. Правда?

Пока негр думает, что ответить, я снимаю кошку с плеча и швыряю в лицо верзиле. Кошка в страхе вцепляется в лысую голову.

Я пробегаю мимо «Лендровера» со стеклом, испорченным паутинообразной трещиной. Стекла темны. Я не вижу, кто внутри. Да мне все равно. Мне надо просто уехать.

Вот он. Розовый «хаммер». Красавчик.

Мотор чудесно, моментально заводится – как в кино.

В кино это могло бы быть интересно – перевернутые горшки с цветами, разбегающиеся в стороны люди – французский стандарт погони. Нет. Всего этого не было. Просто я промелькнула розовой молнией по Чкаловскому.

В одном из проходных дворов на Васильевском я оставила Лерину лошадку тихо отражать серое небо и остывать под неслышным снегом.

Все. Прощай прекрасная машинка, прощай пистолетик, прощай бред. Я ухожу в реал. Теперь я просто Рита Танк – журналистка, которая должна приготовить материал для молодежного глянца. Материал в фотографиями и остренькими подробностями о современных художниках.

Это должно быть гламурно-гадко, красиво-отвратно и шокирующее-завлекательно. Короче, читатели должны ощутить заманчивую пропасть между своим сереньким благополучием и недосягаемой красотой. Погрязание во грехе. Грех – он привлекателен. Привлекает преступание через черту. Все хотят узнать – что за кулисами. Но никто не хочет потом жить с вынесенным мозгом. Кино, книги – это способ безопасно заглянуть за кулисы. Заглянуть и остаться чистеньким праведничком.

Такие мы, люди. Людишки.

…поезд медленно приближался к перрону Московского вокзала. Низкое влажное небо без конца сыпало на питерские крыши белую труху снега. За замызганным окном вагона медленно плыли мутные очертания крыш. Медленно – как во сне. Питер всегда производил на меня впечатление сна. И в пасмурный день, когда реальность сквозит сквозь шорох шин по мокрому асфальту, сквозь шелест дождя, сквозь пасмурный сумрак. И в солнечный день, когда осеннее холодное солнце слепит глаза, как зеркальце психиатра…

Кто-то дернул меня за рукав, я оглянулась и увидела маленькую, лет пяти, девочку. Она посмотрела на меня ангельскими голубыми глазами и протянула калейдоскоп.

– Возьми, – сказала она настойчиво.

– Посмотреть? – спросила я, немного теряясь.

У детей бывает такой взгляд, будто сквозь из зрачки на тебя смотрит сам Творец, само небо, сама Твоя Совесть. А тебе ведь всегда есть, что от нее скрывать. Это был такой взгляд, и мне не хотелось затягивать общение. Я послушно взяла калейдоскоп и прильнула к глазку.

Цветные осколки в призме зеркального колодца были похожи на таинственного инопланетного ежа. Я поворачивала трубку, и еж менял окраску. Поворот. Поворот. Еле слышный стеклянный звук.

В детстве я любила такое.

Когда я вернулась в реал, девочки рядом не было.

Задев меня чемоданом, мимо протиснулся толстый мужик. Следом к выходу пробиралась толстая старуха в шляпке и каракулевой шубе и огромной тележкой на колесах.

Девочки среди них не было. Но, возможно, она вернулась в вагон. Поезд остановился, все начали выходить. И я – тоже.

Влажный ветер дохнул в лицо.

Мишка и Анечка с весельем – такое, знаете? – веселье «на следующее утро» – кинулись меня обнимать.

– Привет, Ритка! – Анечка прильнула к моей щеке.

– Исхудала! Привет! Одни глаза! – Мишка обнял и по-медвежьи хрустнул мной.

– Идем? – Анечка повернулась плечом к выходу.

– Погодите. Мне надо дождаться девочку, – сказала я, показывая калейдоскоп. – Мне нужно вернуть ей игрушку.

– А-а. Хорошо.

Мы стали ждать. Снег валил крупными белыми хлопьями и щекотал нос. Пассажиры выходили один за другим, но девочки не было.

– А ты – в командировку? Или так? – спросила Анечка.

– И так, и так, – сказала я. – Устроилась в глянец. Пишу статью про художников. Меня интересуют особые случаи. Психи. Необычные истории. Самоубийцы, извращенцы. Скандалы.

– Тебе повезло, – пробасила Анечка. – Сейчас мы пойдем к человечку, который знает кучу таких художников.

– Реально? – удивилась я своему везению. – Класс!

– Да! Реально. – Анечка уверенно кивнула. – Это невероятный проект. Напиши обязательно.

– А в чем суть?

Мишка рассказал более подробно:

– Художники там рисуют какие-то знаки, они не знают целого. Целое будет составляться из фрагментов. И тот, кто будет составлять, тоже ничего не знает.

– Интересно.

Последний пассажир покинул вагон. Проводник вопросительно посмотрел на нас.

– Все. Больше никого нет, – сказал он и начал закрывать за собой дверь.

Девочка так и не вышла.

– Странно, – сказала я. – Где же девочка?

– Наверное, мы не заметили. Заболтались. Забей. Значит, тебе просто подарили этот каллейдоскоп.

На углу Лиговки и небольшого переулочка, выходившего на Пушкинскую улицу, нас ждал нежно-розовый «Хаммер».

Мы с Анечкой сели назад, Мишка сел рядом с блондинкой, сидевшей на месте водителя. Блондинка обернулась.

– Привет, – сказала она и окинула меня холодным взглядом.

Я обратила внимание, что на ее левой руке сверкает крупный бриллиантовый перстень. Тысяч на пять долларов. Интересно, хахаль подарил? Или сама родины напродавала? Что-то не припомню ни одного ученого с такими деньжищами.

– Доброе утро! – сказала я нейтрально.

– Я – Лера, – блондинка улыбнулась мне журнальной улыбкой.

– Танк. Рита Танк. – Оскалилась я.

– Бонд. Джеймс Бонд, – хохотнул Мишка.

Я скромно улыбнулась.

– Боже упаси! Куда мне! Всего лишь журналист. Кстати! Все хочу сказать – охренеть, какая у вас шикарная машина! Любовник подарил?

– Сама! – обиженно обрубила Лера.

– Сама-а-а! Вау! – я придала своему лицу вид самого идиотского восхищения.

– Да. Ниче так, – она сразу подобрела.

Анечка ненавязчиво вступила в беседу:

– Рита интересуется художниками. Ей надо статью для глянца одного написать.

– Да? Ну… даже не знаю. Мои все – такие. Некоммерческие. Не от мира всего. И мрут, как мухи.

– Но мне и нужны такие! – обрадовалась я. – Особенные. Без башни. Знаете, читатели любят ужасы.

– Пилот. У него вместо башни – Марианская впадина! А? – Анечка выжидательно замерла.

– Пилот?! – ухмыльнулась Лера. – Ты бы еще графа Дракулу вспомнила. Пилот уж полгода скоро, как на небесах.

– Да? Точно, – Анечка задумалась. – Я и забыла.

– А чего он? Суицид? – спросила я.

– Да, – Мишка тяжко вздохнул. – Вены вскрыл. Вся мастерская в кровище была.

Все на минуту замолкли.

Машина летела все быстрее. Вокруг нас образовалось облако пустоты. Мы ехали в этой пустоте, словно в другом измерении, легко обгоняя автобусы и легковушки, застрявшие в месиве снега. «Хаммер» разрезал пространство, словно был покрыт тефлоном.

Только один раз нас тряхнуло, когда Лера притормозила перед несущимся наперерез черным «БМВ» времен Второй Мировой.

– Ничего себе? – я проводила машину взглядом. – Охренеть!

Они все трое сурово молчали.

– Нет! Вы видели, чтобы старая развалина так летала? – я ведь изображала идиотку студентку.

Мишка открыл бардачок и передал мне свернутую вчетверо газету и сунул мне в руки:

– Это его машина.

С первой страницы грозно смотрела фотография пожилого, но очень моложавого человека с абсолютно лысой головой. Хочу сказать, что у этого лица была очень характерная особенность, которую я видела в своей жизни всего несколько раз. Когда смотришь на лица таких людей, сразу вспоминается силиконовая маска Фантомаса. Не имеет значения, какое это лицо – холеное или грубое, покрытое оспинами или прыщами, бледное или смуглое, бритое или не очень – поверхность этих лиц имеет некую лишнюю толщину, словно на человека надета вторая кожа.