Свита неуемного Ричарда буквально повалилась с коней. Балдуин Бэтюнский и Вильгельм Этангский со стонами доползли до постелей, устроенных не на кроватях, – откуда в этом захолустье настоящие кровати? – а на соломенных тюфяках, по даже этому были несказанно рады. Слуги, шатаясь, расседлывали и обтирали измученных лошадей, переносили сумки с пожитками, король же тем временем ввалился в общий зал и громовым голосом, от которого завыли собаки, потребовал вина.

Он решил отдохнуть на этом постоялом дворе, и как можно дольше. Где это видано, чтобы король гнал по чужой земле без передышки, поедая что попало, приготовленное его слугами на кратких стоянках? Король должен двигаться по стране величаво и неспешно, в окружении огромной свиты, останавливаясь в каждом встречном замке и наслаждаясь гостеприимством хозяев – подобострастным гостеприимством, надо отметить. Ужасно, что приходится тащиться по окраинам Священной Римской империи и в самом деле словно купчишка какой.

Чтобы утолить горечь своего нелепого положения, Ричард приказал принести самое сладкое итальянское вино, которое только было. Смакуя густое и крепкое речиоте амароне, он пытался понять, в самом ли деле так ужасно это путешествие или нет. С одной стороны, унизительного положения беглеца он не заслужил, видит Бог, не заслужил. С другой стороны, в подобном странствии есть что-то романтическое. Будет что вспомнить потом – так подумалось ему, и тут же в глубине сознания чей-то незримый голос добавил: «Если все закончится благополучно». Казалось, эти слова очень похожи на то, что мог бы сказать Эдмер Монтгомери. Английский государь вдруг очень пожалел, что с ним рядом нет Эдмера. Уж он бы нашел самый безопасный путь в Англию.

В трактире Ричарду понравилось. Это заведение при дороге было совсем маленьким – общий зал и комнатушка, предназначенная для случайного знатного или просто очень богатого путешественника. Там только и был соломенный тюфяк, но уставшему Ричарду и он показался удобным. Король заказал сразу несколько поросят, гусей и каплунов, даже не спрашивая, есть ли у хозяина припасы. Тот не стал спорить, но тут же махнул дочке – и она ускакала на неоседланной кобылке в соседнюю деревеньку. Вино трактирщик подал сразу же, надеясь, что упившиеся господа не вспомнят, сколько всего они разом назаказывали.

Расчет был верен: попробовав неббиоло, вальполичеллу и речиоте амароне, господа развеселились и с удовольствием поедали омлет, колбаски с перцем, лепешки с чесноком и оливками, пока на кухонном очаге поспевали поросята и гуси, нафаршированные яблоками и сливами нового урожая. Первая супруга трактирщика (или скорее уж не супруга, поскольку была не единственной) принесла фрукты, вторая подала миски, которых на постоялый двор было всего три, а третья, самая молодая, смуглая, стыдливо закрывая лицо грязной ладонью и передником, носила из подвала вино кувшин за кувшином. Судя по всему, у трактирщика дела шли на лад, раз уж он мог содержать и трех женщин, и всех детей от них.

Потом подали горячее мясо. Свита английского короля, с жадностью расхватывала куски поросят и гусей, и было уже неважно, граф или слуга, – кто дотянулся, тот и получал еду. Ричарду подали обед па отдельном блюде, и, глядя, как его люди отталкивают друг друга от яств, он смеялся. Почему бы и не посмеяться? Положение оберегало его от подобной толкотни, он мог наслаждаться своим мясом без спешки.

В первый же вечер король заплатил трактирному хозяину несколько золотых. На пяток подобных монет византийского образца – тяжелых, крупных номисм – можно было, наверное, купить целую деревню. Трактирщик кланялся, как китайский болванчик, и предлагал гостям разные лакомства, которые только мог изобрести.

Да Ричард, впрочем, и сам решил немного отдохнуть.

А через несколько дней на постоялый двор явился незнакомец. Он был при шпорах, верхом на малорослой итальянской лошадке – ухоженной, с подстриженной гривой, – и при длинном одноручном мече с красным камешком в рукояти. В трактире приезжий заказал себе мяса и самого слабенького вина, какое только было. Он внимательно присматривался к королю Ричарду и его свите, а потом заговорил на французском, причем не просто французском, а чистейшем нормандском наречии. От изумления король Английский даже забыл о том, что ему надо бы скрываться, и набросился на рыцаря с расспросами.

Тот рассказал, что звать его Рожер из Аржантона, что он и в самом деле нормандец, а здесь на службе у сеньора Градиски и сейчас едет в Горицу с посланием. Что ж, для того времени ситуация была самой обычной. Рыцарь, не способный выжать из своей жалкой деревеньки достаточно податей, чтобы наесться, напиться и одеться (в особенности если он был шестым сыном после семи дочерей), вынужден был искать себе пропитание где-нибудь еще. А что он умел, кроме как воевать? Ничего. Так что ему приходилось наниматься на службу к любому знатному и богатому сеньору, который мог оплатить удовольствие иметь под рукой десяток рыцарей в придачу к личной гвардии наемников. Нормандец, видимо, искал себе хозяина побогаче, вот его и занесло в Северную Италию.

Он был уже немолод, годы походной жизни наложили свой отпечаток. Шрамы пятнали и руки, и щеку, и даже шею. Взгляд, привыкший пристально следить за противником и крестьянами, прячущими добро, был глубоким и проницательным. У него не было ни жены, ни детей, и всю страсть к жизни он перенес на войну. Удовлетворив любопытство собеседника, он сам начал задавать вопросы.

Сперва Ричард вспыхнул: что за дерзость, какой-то рыцарь смеет разговаривать с ним, королем, словно с равным! Но потом он вспомнил о своей роли (тем более что Рожер из Аржантона беседовал с ним уважительно, не так, как стал бы болтать с собратом или, скажем, с купцом, то есть простолюдином) и постарался отвечать на все вопросы охотно, как можно туманнее.

Желая сойти за торговца, но и оправдать прекрасное знание нормандского диалекта, он заявил, что родом из Алансона, городка на границе Нормандии, Перша и Мана, но рыцаря оказалось не так легко провести. Он, как выяснилось, прежде погулял по просторам родной страны, прекрасно знал эти края и потому стал расспрашивать мнимого Гуго о подробностях. Ричард с ужасом понял, что ничего толкового ответить не может. В Алансоне, хоть это и его земля, он никогда не был, не представлял себе, как выглядит этот городок, даже с окрестностями был знаком мало. И сказать ему было нечего.

А Рожер все следил – пристально, внимательно – за каждым изменением лица собеседника, и надо было хоть как-то делать хорошую мину при плохой игре.

Король принужденно рассмеялся:

– Ну хорошо. Отдаю должное твоей проницательности, рыцарь. Признаюсь. Да, я не купец и не из Алансона. Я не Гуго. Я – Ричард Плантагенет.

Он ожидал, что Рожер вскочит и поклонится. Рыцарь так и сделал, но неспешно, с чувством собственного достоинства и, надо отдать ему должное, с полным пониманием ситуации. В самом деле, он хоть и бедный рыцарь, но вне опасности. Он на земле своего господина, где его знатному собеседнику грозит опасность быть взятым в плен.

Но! Даже взятый в плен, король находится в более привилегированном положении, чем какой-то рыцарь. С ним, даже заключенным под стражу, будут обращаться с должным уважением, а рыцаря, если он попадется в плен к какому-нибудь правителю, могут и попросту казнить. Что с ним возиться?

– Вы рискуете, ваше величество, находясь на этих землях, – сказал он медленно.

В общей зале постоялого двора воцарилась тишина – вся свита прислушивалась к щекотливому разговору.

– Но граф Горица дал нам разрешение на проезд! Разве он кривил душой?

– Лишь чуть-чуть, ваше величество. Он и в самом деле ничего не собирался предпринимать против вас. Но зато известил о вас своего брата, который и отправил меня проверить все окрестные таверны.

– Salle bkte! Crapule! Gredin![12] – закричал Ричард, не слишком стараясь, чтобы его не было слышно – итальянцы все равно не поймут, а присутствующие здесь французы все прекрасно понимают. – Ну и что же теперь?