- Отнюдь нет! Совсем напротив: я стремлюсь к точному, объективному исследованию, а не к гаданию. Положительный ответ я при известных условиях могу уже сейчас находить. Но отрицательный, как видите, сомнителен... И я не могу быть уверенным в отрицательных ответах до тех пор, пока мы не установим пределов отклонений... Для этого необходимо провести тысячи опытов.
- А где вы возьмете время и средства на тысячи опытов? Вы, батенька мой, фантаст, прожектер... Но я не Жюль Верн, не Уэллс, и нам ни к чему фантастические прожекты... Извольте заниматься не зародышами небывалых наук, а реальными делами... С тех пор как отправили этого... Солженицына, артикуляционные испытания совершенно захирели. Вот и семерка и еще две схемы уже две недели как не проартикулированы... Казалось бы, чего тут хитрого, еще при царе Горохе телефоны умели проверять на слух, но ваши работники, Абрам Менделевич, оказывается, не умеют... Вы будете опять говорить о незаменимости Солженицына?! А я этого не принимаю и не понимаю. У нас нет и не может быть незаменимых. И нас с вами заменят, если потребуется... Так вот, почтеннейший Лев Зиновьевич, извольте сегодня же приступить к налаживанию артикуляционных испытаний. Разумеется, без отрыва от вашей основной работы. Изучайте физические параметры разборчивости речи и узнаваемости голосов... Вряд ли нам придется производить новые криминалистические опыты. Оперативники нашей экспертизой весьма недовольны. Хуже того - смеются. Вы научно доказали, что и голос не тот, и подозреваемый невинен, аки агнец. Но он сам признался: "Я шпионил, я звонил".
- У него нашли какие-то тетрадочки, вот он и признается. А ведь звонить мог и кто-то другой?
- Возможно, все возможно. Да только эти шерлок-холмсовские задачи не для нас. Поиграли, и хватит. Вернемся к основным делам. Займитесь артикуляцией.
Глава восьмая
"БЕГУМА" И ДРУГИЕ КАПИТАЛИСТЫ
Николай Б. долго перебирал дюжины три потрепанных книг - наш первый библиотечный фонд. И, наконец, взял небольшую книжку в красной обложке с потускневшим золоченым тиснением: Жюль Верн, "Пятьсот миллионов Бегумы". Читал он ее долго, едва ли не месяц.
Он работал мастером в механической мастерской (называл себя главным механиком). Приходя вечером в камеру, он сразу же доставал из тумбочки книгу. Его кровать - одна из немногих одинарных среди наших вагонок - была с железной сеткой. Другие лежали на досках. Вместо казенной подушки, набитой комками жесткой ваты, на ней возвышались несколько собственных пуховых. Лежа на роскошной постели, он жевал печенье или курил и, насупившись, читал "Пятьсот миллионов Бегумы".
- Почему ты никак не кончишь? Книжка тонкая, а ты мусолишь скоро второй месяц.
- А тебе что - приспичило? Что значит "тонкая"? Это очень глубокая книжка. Ты думаешь, раз она с картинками, значит, для пацанов. А я тебе скажу, что это глубокая книжка, со значением для жизни. Я никогда еще такой не читал. Очень поучительная книжка.
- Да что ж в ней такого особенного, в твоей Бегуме?
- От пойдем на прогулку, я тебе объясню. Это надо серьезно говорить, не с кондачка. И не так, чтоб слушал кто схочет.
Николаю было немногим больше сорока лет. Невысокий, ладно скроенный, светлое лицо горожанина, высокий лоб с залысинами. Держался он со всеми вежливо, ровно, без арестантских фамильярностей. Разговаривал и с начальниками и с товарищами приветливо, негромко и словно бы доверительно. Даже о погоде или о том, что сегодня на завтрак, спрашивал тихо и так многозначительно склоняя голову к плечу, будто речь шла об интимных тайнах. Беседу о "миллионах Бегумы" он несколько раз откладывал: то слишком много людей топталось рядом на прогулке, то времени недостаточно. Все же, наконец, разговорился:
- Ну как же ты не понимаешь, а ведь образованный, доцент или как там у вас называется. Видно, одной образованности тут не хватает. (Он произносил "фатает".) Эта книжка вроде байка, ну, значит, сказка, придумка. Но только вроде. А на самделе она показывает, что есть главное в жизни... Не соображаешь что? Главное - это богатство. Вот ты, грамотней от меня, и научные книги читал, и разные языки знаешь, но я лучше тебя понимаю, что есть главное в жизни. Понимаю, бо сам пережил. А ты ведь даже не знаешь, что там понимать можно. Ты ведь как думаешь? Так, как тебя в пионерах, в комсомолах научили. Я ж это знаю, нас всех так учили: кто богатство имеет, тот работать не хочет, только в карман сует, тот куркуль, буржуй, гад ползучий, от жадности в зобу дыханье сперло... И я раньше тоже так думал. Я в техникуме политграмоту проходил, в комсомоле состоял. И два дяди у меня партийные. Отец, правда, без. Он мастер был на механическом заводе. Он научил меня и слесарить и столярить. Я на всех станках могу, хоть за токаря высшего разряда, хоть за фрезеровщика, хоть за строгальщика. Я всякую работу уважаю. Еще пацаном, как в первый раз в цех попал, так сразу схотел, чтоб все уметь. Учился, старался, - от жадности в зобу дыханье сперло.
Эту искаженную Крылове кую строчку Коля повторял кстати и некстати. Видно, когда-то ему нелегко давалась басня и в памяти застряла приметой образованности.
- Так вот, я кто? Рабочий класс ! Пролетарий от самого корня, от деда, прадеда. Понимаешь это? Ну, так я тебе признаюсь: но только чтоб ты уже не говорил никому, самым своим корешам-раскорешам не говорил, - я сам был как эта Бегума... Не понимаешь? Я был миллионер, аж два раза... Ты всмехайся не всмехайся, а послухай, как дело было.
И Коля стал рассказывать вполголоса, неторопливо, с долгими отступлениями... То грустя, то досадуя, то наслаждаясь воспоминаниями. Он рассказывал на прогулках три или четыре вечера. Когда кто-нибудь подходил, Коля, не умолкая, продолжал говорить так же вполголоса, с теми же интонациями, но совсем о другом - пересказывая длинный анекдот или ''случай из жизни".
...Перед войной он работал в Славянске старшим механиком на небольшом механическом заводе, который изготовлял простейшие инструменты, строительное оборудование. Когда началась война, на заводе получили приказ составить план эвакуации, но совершенно секретно, говорить об этом нельзя было. Немецкие войска вошли в Славянск неожиданно, боев даже поблизости не было.
