Историография и археология за последние десятилетия во многом расширили и углубили представления о жизни Руси до XI века,- в частности, и тем, что подтвердили и конкретизировали немало выдвинутых ранее, но не получивших полного признания воззрений и концепций.
Выше говорилось о несравненной объективности и чуткости исторического мышления Пушкина. Известно, что он внимательнейшим образом изучал и очень высоко ценил "Историю государства Российского" Карамзина. Пушкин рассказывал, как в феврале 1818 года, сразу же после выхода в свет первых восьми карамзинских томов, он "прочел их... с жадностию и со вниманием... Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка - Коломбом".
Но прошло около десяти лет, и 16 сентября 1827 года Пушкин заметил: "удивляюсь, как мог Карамзин написать так сухо первые части своей "Истории", говоря об Игоре, Святославе. Это героический период нашей истории".
Еще через девять лет, 19 октября 1836 года, Пушкин возражает Чаадаеву, который склонен был недооценивать героику ранней русской истории, полемически сопоставляя последнюю с героической "юностью" Западной Европы.
"Это пора великих побуждений, великих свершений, великих страстей у народов...- утверждал в первом своем "философическом письме" Чаадаев.- Это увлекательная эпоха в истории народов, это их юность... Мы, напротив, не имели ничего подобного... Поры бьющей через край деятельности, кипучей игры нравственных сил народа - ничего подобного у нас не было".
Пушкин решительно оспаривает этот "приговор": "Войны Олега и Святослава...- разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой... деятельности, которой отличается юность всех народов?". И в другом варианте письма Чаадаеву: "Завоевания Олега (Пушкин написал здесь и затем зачеркнул имена Рюрика и Игоря.- В. К.) стоят завоеваний Нормандского Бастарда4... Юность России весело прошла в набегах Олега и Святослава... следствием того брожения и той активности, свойственных юности народов, о которых вы говорите".
Пушкин в силу обстоятельств (официальное осуждение чаадаевского сочинения) не отправил и даже, видимо, не завершил цитируемое письмо, но известно, что он собирался подкрепить свое понимание сторонним, западноевропейским мнением; сохранилась его запись: "Мнение Шлецера о русской истории - NВ. статья Чедаева"5. Здесь же Пушкин указал ту страницу из введения к трактату А. Л. Шлецера "Нестор. Русские летописи на древлеславянском языке..." (первый том его вышел в Петербурге в 1809 году в переводе на русский язык), на которой выражено "мнение" германского историка.
Август Людвиг Шлецер (1735-1809) - один из первых серьезных западноевропейских историков Руси, в 1761-1767 годах деятельно работавший в русских архивах. Вернувшись в Германию, он сразу же, в 1767 году, опубликовал работу "Рrоbе russische Аnnаlеn" ("Опыт о русских летописях"), некоторым положениям коей придавал столь существенное значение, что через тридцать пять лет процитировал их во введении к своему главному труду "Nеstor..." (1802). Одно из этих положений и выделил Пушкин в русском издании "Нестора" как многозначительное мнение иностранного историка. Шлецер писал, что начальная история России "чрезвычайно важна по непосредственному своему влиянию на всю прочую, как европейскую, так и азиатскую, древнюю историю"6.
Так полагал германский историк, обладавший преимуществом не только стороннего, то есть объективного, но и (это необходимо осознать) первооткрывательского - с точки зрения Запада - и еще не затемненного всякого рода предубеждениями взгляда на историю Руси. Но правильнее будет оставить решать вопрос о важности "непосредственного влияния" русской истории на развитие других стран и Европы, и Азии самим этим странам, то есть их историкам. Хочу подчеркнуть другое: история Руси действительно с самого ее начала была тесно сплетена с историей и соседних, и более или менее отдаленных (как та же Византия) стран и народов. Это сплетение, эта связь наглядно выступает, о чем уже шла речь, в эпоху Ярослава, но она стала существеннейшей реальностью русской истории гораздо раньше, уже в IX веке.
Дошедшие до нас сведения различных источников дают все основания утверждать, что государственность Руси почти с самого своего рождения выходит на широкую мировую арену, на простор тогдашней западноевразийской Ойкумены - от Скандинавии до Багдада и с запада на восток от Испании до Хорезма. И это, без сомнения, определило последующие судьбы Руси, и в частности ту ее величавую державность, которая столь явственно воплотилась в бытии и сознании Ярославовой эпохи.
Когда ближайший сподвижник Ярослава митрополит Иларион говорил об Игоре, Святославе и Владимире, что они "не в худой и неведомой земле владычествовали, но в Русской, что ведома и слышима всеми четырьмя концами Земли",- это было не просто риторическим оборотом, но констатацией реального положения вещей, сложившегося уже в Х веке.
* * *
Согласно современным представлениям, славянские племена, ставшие основой Руси, к VIII веку расселились на землях, простирающихся от нижнего течения Днепра до Ладожского озера7 (оно называлось тогда Великое озеро Нево, а река Нева понималась как своего рода устье этого озера). Существует целый ряд гипотетических концепций, которые по-разному решают вопрос о том, откуда и начиная с какого времени пришли или (есть и такая - ныне, пожалуй, наиболее влиятельная - версия) возвратились после долгого отсутствия на эту покрытую лесами, а в южной своей части лесостепную равнину основные насельники Руси.
Однако для изучения нашей темы нет необходимости в освещении этой этнической предыстории; достаточно того, что не позже VIII века (с чем, кажется, соглашаются сегодня все специалисты) основное население будущего русского государства разместилось вдоль указанной линии юг-север и осваивало земли к западу и востоку от этой линии.
Главное движение шло по речному пути (по воде или вдоль берегов): Днепр - верхнее течение Западной Двины - Ловать - озеро Ильмень - Волхов Ладога. На этом, по тогдашним меркам гигантском, намного более чем тысячеверстном (учитывая кривизну рек и волоков) пути возникали древние селения, сравнительно быстро ставшие укрепленными городами,- Канев, Переславль-Русский, Киев, Вышгород, Чернигов, Любеч, Смоленск, Витебск, Новгород, Ладога (или Невогород) и др. В Х веке эта основная дорога восточнославянского расселения предстала как "путь из варяг в греки"; следует отметить, правда, что еще ранее, уже в IX веке, сложился "путь из варяг в арабы", Волжский путь8.
