Дальше менты стали проводить досмотр, который заключался в том, что каждого поставили лицом к стенке, заставили поднять руки и стали возбужденно шарить по телу, пытаясь найти, видимо, наркотики, оружие или взрывчатку. Ничего подобного ни у кого не было. Найденный у меня складной нож на холодное оружие не тянул, поэтому его тут же изъяли на всякий случай, к чему я давно привык. Нож у меня всегда менты изымают, а я на следующий день покупаю новый. Такая у нас совместная традиция.
Досмотр мне не очень понравился, и я совершенно рефлекторно послал крысу в жопу. Заметьте – не на хуй. А интеллигентно и индифферентно, даже не сильно злясь, – в жопу, чему менты очень обрадовались и сразу стали писать какую-то бумагу о сопротивлении, оскорблении при исполнении и прочих ужасных вещах. Я стал препираться. Все это привело к тому, что всех музыкантов уже отпустили, а меня задержали, все время нудно спрашивая, куда же я послал доблестного защитника общества. Им, видимо, это было очень важно. Одна крыса держала шариковую ручку над бумагой, пытаясь тут же туда вписать с моих слов место назначения. Но я не стал им помогать. И не повторил фразу. Отчего они просто меня пробили по своим базам, ничего не нашли, заставили раздеться до пояса, осмотрели тело на предмет проколов и татуировок и, разочарованно вздохнув, отпустили. Не нужен я им был. Поскольку пьян я был не в говно, денег у меня было мало, и потрошить меня не было смысла. Крысы всегда чувствуют запах жареного, а я такого не источал. Серо-голубые сели ждать настоящую добычу, послав одного из своих на поиск. Туда, наверх, к свету, где среди толпы нормальных людей обязательно попадется сильно выпивший, набитый купюрами человечек, некстати сегодня спустившийся в метро. Лучше б он в этот день взял такси. Что поделаешь. Судьба над всеми нами смеется, показывая белоснежные клыки, с которых капает кровь.
А меня ждали. И неформалы эти, и две девушки. Одна Аня, а вторая, по-моему, Лена. Впрочем, не важно. Они из метро вышли и у ограды сквера расположились. Я им, как их отпускали, шепнул, что долго не задержусь. Могли они, конечно, и уйти, не глядя, – кто я им, так, посторонний. Но решили они меня подождать, возможно, из солидарности. Все ж таки в одном крысятнике нервничали.
Вечер еще не наступил. Но солнце присело изрядно, и все в такой оранжево-золотистый цвет окрасилось. Тепло, роскошно по-летнему, ветра нет, бабочки летают (сколько они там живут – недоразумение одно, несколько дней, зато всласть), трава мягкая изумрудная в сквере, и на ней молодежь разлеглась, как сельдь, лениво, блядь, плавниками шевеля.
А мы далеко-то и не ушли. Только лишь из зоны ответственности метрошных ментов. В сквере у Оперного театра места много. Скажем так, мы отдалились от метро на расстояние отвращения, а до самого Оперного не добрались, потому как там асфальт с бетоном и вообще место культурное и нечего там «Ленинград» орать. И получилось, что мы среди кустов сирени и неких яблонь на изумрудную траву упали, а видно нас было лишь слегка. Народу в компании почему-то прибавилось. Но и пойла тоже. Кто-то водку принес, кто-то за пивом сбегал. Временные компании – либо крупные проблемы из-за недопонимания, либо никаких вообще проблем, ибо делить нечего в принципе. Лето, зелень, лепестки, девушки. Гитара, флейта. Водка из пластиковых стаканов, запиваемая пивом, что однозначно ведет к коме, если неумеренно. И как-то мир повернулся к нам доброй стороной. И несмотря на то, что мы еще орали прямо в центре города неподобающие песни, ссали непосредственно в ухоженную сирень и вообще вели себя развязно, нас никто никуда больше в этот день-вечер не забрал. Потом нам надоело петь громкие песни, потянуло на тихие, потом стемнело, и я стал с Аней, если не ошибаюсь, целоваться, а Лене, если опять же не ошибаюсь, гладить загорелые гладкие ноги.
Вот ведь природа человеческая. Всегда все одинаково. Где бы ты ни бухал, и что бы ты ни пил – ближе к концу пьянки просыпается сексуальность и толкает на подвиги. То есть сексуальность вроде и раньше присутствовала. Но ее тормозила собственная трезвость и отвлекающая от продолжения рода обстановка. А когда смеркается снаружи и кружится в голове, то тормоза снимаются сами по себе, и ты целуешь девушку, годящуюся тебе в дочери или, как минимум, племянницы. Впрочем, как говорят во всегда мудром народе – хуй ровесников не ищет. Много раз я это замечал. Причем не ищет он в обе стороны. И молоденькая сгодится. И старенькая тоже ничего. Пойдет. Если есть взаимная симпатия или что-нибудь вроде нее.
Целования и возлияния привели к тому, что мы снялись с якоря и втроем через магазин попали ко мне в офис. Куда делись остальные неформалы с дудками, откровенно не помню. Возможно, мы просто смылись незаметно или молодежь пала на газонах от рук (или чего там у него) алкоголя, а мы не стали их будить.
Преимущества съема площади под контору не в специализированном офисном здании, а в обычном жилом доме на первом этаже очевидны. Во-первых, ты сам себе хозяин. Когда хочу, тогда и нахожусь. При этом меня не касаются выходные и праздники. Никакой хмурый охранник не придет и не попросит освободить помещение. Плюс – ты имеешь удобства под боком и можешь принимать ванну прямо, можно сказать, на рабочем месте. Пить-закусывать тоже можно никуда не бегать, потому как кухня в наличии со всеми холодильниками и электроплитами. Угловой раскладной диван позволяет спать вдвоем, а равно и втроем. Впрочем, вчетвером и вшестером в офисе тоже можно устроиться, если сдвинуть столы, – проверено. В общем, нора еще та. Только поутру надо не полениться привести помещение в порядок, а то ранний посетитель-клиент-коллега может не понять всей глубины разврата и широты дебоша.
Бархатной летней ночью на офисной кухне при свете бра мы съели пиццу и выпили водку. Потом, как в лучших пуританских фильмах, ни один зритель уже ничего не смог бы увидеть, потому что свет погас вместе с разумом. И зритель видит, значится, поцелуй на фоне, например, кровати, а потом сразу утро, и подразумевается, что герой имел героиню в миссионерской позе один раз. Отчего обадвое счастливы и стесняются. Только в нашем случае этот самый пресловутый кадр перетек в титры на черном фоне, участников было трое, и, по крайней мере, один (то есть я) ни хрена наутро не помнил. Собутыльницы же исчезли в неустановленное время, захлопнув дверь и ничего не спиздив. Это радовало, потому что в жизни бывали и диаметрально противоположные ситуации…
А почему это я переключил внимание на девушек, а про ментов вдруг забыл? Да потому что ничего про крыс в этой главе я больше не напишу. Вообще говоря – хотел дальше их обсирать. А потом подумал и не стал…
Есть такая истина почвоведа – все, что попадает в землю, становится землей. Говно, трупы, плесень, гондоны, банки с-под кока-колы, пирамиды фараонов, океанские лайнеры, города и космические объекты.
Милиционеры тоже.
На всем этом потом цветут тюльпаны и лютики.
А значит, по-своему, они нужны.
Хотя бы так…
ПОЧЕМУ Я ПЬЮ
Я помню все цены. Уже столько лет прошло, но я помню все цены на все, что я пил. Два восемьдесят семь. Застал на самом излете. Три шестьдесят две. Четыре двенадцать, четыре сорок две. Пять двадцать пять. Пять семьдесят. Семь двадцать. Ровно десять рублей. Это была последняя стойкая цена. Ровно десять рублей. А потом пошла паленка, подделки, потом вдруг коммерсанты поняли, что можно не перепродавать водку, а делать самим, – и пошла такая чехарда, что конца ее нет до сих пор.
А еще рубль двенадцать, рубль семнадцать, рубль девятнадцать. Рубль двадцать семь. Рубль пятьдесят две очень долго стоило неизменное яблочное. Вино. Как-то было популярно заходить поутру в соответствующий отдел и спрашивать килограмм яблок. Это означало две поллитровки яблочного вина. Было еще такого же качества, то есть никакого, грушевое. Потом было за рупь восемьдесят. С этой цены начинались бутылки ноль семь. Иногда их называли огнетушителями, хотя, вообще-то, правильными огнетушителями были бутылки ноль восемь. Для шампанского. Их же мы в детстве взрывали – только бы на стройке найти карбид. С водой, разумеется, проблемы не было, только надо было пластмассовую пробку не потерять. Эта бутылка, вообще-то, при разрыве была смертельно опасна. Толстое зеленое стекло, в отличие от, например, тонкого стекла водочной бутылки, ломалось не только поперек, но и причудливо скалывалось вдоль. Поэтому если обычная бутылка всего лишь разлеталась на мелкую мозаику, то огнетушитель вполне мог дать осколок бритвенной формы и такой же остроты. В нашем дворе никто не погиб. Повезло. Но через двор парнишка изошел кровью, пока тащили страдальца до больнички. У нас, помню, одеколонный флакон у одного юного Матросова в руке разорвался. Пальцы посекло, один потом не сгибался, пришлось насильно у хирурга рассечь и таким образом загнуть. Впрочем, что о мелочи говорить. Палец. Сколько нас потонуло, да друг друга чуть позже перерезало! Пубертатный период, адреналин, юные безусые банды, которых, конечно, в Советском Союзе быть не могло. Не могло, но было. Каждый мальчик знал, из какого он клана. Уличные войны были всегда, просто иногда они затихали настолько, что превращались в подобие спорта. Ты мог входить в банду или не входить в банду, но тебе не следовало ходить в чужом районе, во избежание неприятностей. Банда называлась просто «толпа». Обычный, помню, вопрос: «У него толпа большая?» Так секьюрити клана собирали агентурные сведения. Означало это – насколько численно велика поддержка подростка в случае активных действий «стенка на стенку».
