Алё? Щас подойдет, хотя вообще не по протоколу. Да, даже нам. Хотя, по-моему, ты тоже раньше внутренних дел был, в Тифлисе-то. Ага, вишь, я помню. При тебе же педерастирование тех, которые не колются, и ввели. Ну да, мужики у вас на Кавказе гордые. Не, я -- рязанский. Что? Нет, бронетанковую кончал, в Харькове. Не, я на местной женат. Чего? Тянет, конечно, да как тут выберешься, даже в отпуск не получается. По-ихнему-то? -- ничего, гуторю. Ага... Идет он, идет. А где Сам-то? На пресс-конференции? А, ну понятно. Ну вот он, идет. Ага, ну бывай. Вот он, даю.
[П. передает трубку Б. М. и возвращается к столу.]
[В. М. вытирает салфеткой губы.]
Я вас слушаю. Да, это я. Добрый день. Да-да, спасибо. Ничего-ничего, мы уже кончили. Ну что вы! Да, так я вас слушаю. ([Пауза.]) Майн Готт! Когда? ([Пауза.]) А посол знает? Нет, не наш, а ваш. Да нет, чтоб он танки не вызвал. Ну да, по старой памяти. Не может быть! Не может быть. И суверенитет тоже. Не может быть! Нет-нет, отчего же? Да-да, записываю. Записываю-записываю. Да не волнуйтесь: я -- старый подпольщик. А! Как вы сказали? А, окей. Окей, окей, окей. Все будет окей. Ага, вечером Самому позвоню. Около десяти, окей. А не поздновато? А, из китайской жизни. Нет, если "Мадам Баттерфляй", то раньше, чем "Турандот". Да, в худшем случае прямо в ложу. Номер-то? Номер есть. Главное -- посла известите: горячий он. Ну-ну, спасибо. Все будет окей. Ага. Всего доброго. Окей, окей. ([Вешает трубку.]) Окей. Густав Адольфович, отрежь мне арбуза, а? ([Пауза.]) Значит, так. Господа. ([При этом слове все вздрагивают.]) Господа министры. Я должен сообщить вам ([Петрович и Цецилия понимающе улыбаются]) приятное известие. У нас учреждена демократия!
[Всеобщее остолбенение.]
То есть?
Что вы имеете в виду?
Как учреждена?
Какая демократия? Социалистическая? Народная?
Может быть, буржуазная?
Нового типа?
Все заграничное.
Когда мы научимся употреблять существительные без прилагательных?
Это смотря какое существительное.
И смотря какое прилагательное.
Да ладно вам. Будет умничать. Что случилось-то, Базиль Модестович?
Да ничего, Петрович. Грузин этот, который у них министр иностранный, говорит, что полчаса назад Сам на пресс-конференции заявил, что у нас демократия вводится. ([Кричит.]) Матильда! ([Входит Матильда.]) Матильда, никаких телефонных звонков. Впредь до особого распоряжения. А если из Москвы?
Из Москвы? Ладно -- только если Сам. Поняла?
Да, товарищ Генсек.
И еще -- если главнокомандующий. Ясно?
Ясно, товарищ Генсек.
И не называй меня больше Генсеком. Поняла? Президентом можно.
Да, товарищ Президент.
И лучше без товарища. Диковато звучит. Вроде как товарищ прокурора! Давай лучше господином. Понятно?
Понятно, господин Генсек. То есть товарищ Президент. То есть товарищ Генсек. То есть господин Президент.
Вот так-то.
[Матильда выходит, расстегивая на ходу блузку.]
Что же это теперь будет, Базиль Модестович?
Да не бойтесь вы, Цецилия Марковна. Обойдется.
Да, обойдется. Вот вы уже господин Президент, а мы кто?
Кто был ничем, тот станет всем.
Не спешим ли мы, Базиль Модестович?
Да нет, как раз наоборот, Петрович. Через полчаса тут пресса будет. Подготовиться надо. Оно, конечно, мало ли что там Сам брякнет, но куда они, туда и мы. Все-таки общая граница, не говоря -- идеалы.
Не говоря -- культура. С ее министра и начиная.
Да как вы, Густав Адольфович, смеете!
Так что ты тоже, Петрович, господин министр теперь.
Про Густава и говорить не приходится. Ну и Цецилия.
Я -- госпожа министр?
Отчего же нет, Цецилия?
Да звучит как-то -- того... Ни то, ни сё. В юбке я все-таки.
Это мы заметили.
Привыкнешь, Цецилия... Было у тебя с ним?
О чем это вы, Базиль Модестович?
С грузином этим, с Чучмекишвили?
Да что вы, Базиль Модестович! Да как вы могли подумать.
Краснеешь, Цецилия. А еще мхатовка бывшая. А еще молочные ванны ежедневные... И чего ты в нем нашла? Ну, понимаю, политбюрошные ихние. Это, так сказать, наш интернациональный долг. Но этот...
Так ведь грузин он, Базиль Модестович. Для здоровья она. У них ведь...
Замолчите, Петрович!
...эта вещь -- сунешь в ведро: вода кипит.
Петрович!!!
Ах, Цецилия, Цецилия. Бойка, однако. С другой стороны, конечно, кто мы? -- дряхлеющий Запад. Ладно, не красней -- флаг напоминаешь, не говоря -занавес. Значит, так: Густав Адольфович, задело! Мы что тут раньше-то производили?
Раньше -- чего?
Перемены К Лучшему. До исторического материализма и индустриализации.
А, до 45-го. Бекон, Базиль Модестович. Мы беконом всю Англию кормили.
Ну, бекона теперь в Англии своего навалом.
Угря копченого. Мы копченым угрем всю Европу снабжали. Даже Италию. У итальянского поэта одного стихи такие есть. "Угорь, сирена / Балтийского моря..." Консервная фабрика была. 16 сортов угря выпускала.
Ага, и у французов блюдо такое было: угорь по-бургундски. С красным вином делается.
Ну да, потому что рыба.
Рыба вообще с белым идет.
Да что вы понимаете! Его три дня сушить надо. Прибиваешь его к стенке гвоздем -- под жабры -- и сушишь. Вялишь, что ли?
Да нет. Чтоб не извивался. Живучий он ужасно, угорь этот. Даже через три дня извивается. Разрежешь его, бывало, и в кастрюлю. А он все извивается. Виляет...
Как на допросе.
...даже в кастрюле виляет. То есть извивается. И тогда его -- красным вином.
Я и говорю -- рыба. Крови в нем нет. Как кровянку пустишь, тут они вилять и перестают.
Потому, видать, и добычу прекратили. Бургундского на всех не напасешься.
Да, и чтоб дурной пример не подавал. Живучий больно.
На национальный символ тянул. Вернее -- на идеал. Дескать -- как ни режь, а я... Холоднокровные потому что.
Я и говорю. Аберрация возникает. Как вообще с идеалами. В нас крови пять литров и вся -- горячая. А идеал, он -- всегда холодный. В результате -- несовместимость.
Горячего с холодным?
Реального с идеальным?
Материализма с идеализмом.
Ну да, гремучая смесь.
И отсюда -- кровопускание.
По-нашему: кровопролитие.
Чтоб охладить?
Да -- горячие головы?
Не, наоборот. Идеалы подкрасить.
Придать им человеческий облик.
Вроде того. Снять напряжение. Так они лучше сохраняются.
Кто?
Идеалы. Особенно -- в камере.
Ни дать ни взять консервы.
Ага, в собственном соусе. Особенно -- когда в сознание приходишь.
Макабр.
...на нарах калачиком. Угорь и есть. На экспорт только не годится.
Но на национальный символ вполне.
Макабр.
Сколько, Густав Адольфыч, говоришь, сортов было?
Шестнадцать. Шестнадцать сортов фабрика выпускала.
Копченого, маринованного, в масле, в собственном соусе -- тоже.
А теперь?
Теперь -- радиоприемники и будильники. Хорошие, между прочим, будильники: с малиновым звоном. Приемники только длинно- и средневолновые. Короткие волны вон он ([кивает на Петровича]) запретил.
Такое уж у нас море, Базиль Модестович. Все-таки -- жестяного цвета. Я считаю: преемственность надо сохранять.
В общем, от угря остались одни волны. И те -- длинные.
Н-да, на экспорт не потянет. Будильники тоже, хотя и жестяные. Не говоря -- с малиновым звоном. Перебои у них на Западе с православием, вот что. Разве что -- Самому отправить, но это -- не экспорт. Даже не импорт.
Пищеварение скорее. Если ([кивает в сторону медведя]) не ссылка.
Гууууустав!!!
Окей, окей, Петрович. Как говорит Чучмекишвили -- окей. Будильники в Сибири тоже нужны.
По ним конвой просыпается!
Окей. Значит, что там еще было, Густав Адольфыч?
Сыр тминный еще. Ожерелья янтарные. Аграрная же страна была. Хутора сплошные. Кожей еще свиной торговали. Хорошая кожа была. Наполеон лосины себе только из нашей кожи заказывал.
