«…В терминале международного аэропорта было душно и многолюдно. В железобетонной коробке, отделанной пластиком, алюминием и застекленной новомодным тонированным стеклом, надсадно гудели кондиционеры, явно не рассчитанные на почти тропическую влажность и сорокоградусную жару славного города Ха. Узел галстука сдавливал мне шею, рубашка липла к мокрой спине, и я то и дело промакивал испарину лба носовым платком, с ужасом думая, что вот-вот Она увидит перед собой мокрую курицу вместо орла, каким я, наверно, рисовался в её воображении. И от этой мысли потел ещё больше.

Её самолет уже совершил посадку. Об этом жизнерадостно сообщила аэропортовская дикторша сразу на трех языках – русском, английском и китайском. Оставалось только ждать. Ждать, пока мои друзья договорятся с пограничниками и таможенниками. Её самолет летел по маршруту Сан-Франциско – Владивосток, и у этого рейса была промежуточная посадка в Ха.

Транзитных пассажиров оставляли в так называемом «накопителе», и они пребывали там, пока не объявляли посадку на рейс. Выйти за пределы этого зала ожидания означало нарушение государственной границы. И войти к ним – тоже нарушение. Но у моих друзей в терминале были какие-то свои «ходы», и они пообещали договориться с кем надо, чтобы я всё-таки Её увидел. Вот уж поистине: не имей сто рублей – имей сто друзей. Правда, эти друзья нынче как раз любят те самые сто рублей. Но в деньгах ли дело, когда чего-то очень-очень хочешь и всё готов отдать, лишь бы это случилось?

Пока мои друзья были Гдетотам и говорили с Коекем, я выкурил не одну сигарету, и от меня, наверное, несло табаком за версту, а от ментолового «Минтона», который жевал, уже начало поташнивать. Или это было следствие моего волнения?

А ещё я размышлял над вопросом: узнаем ли мы друг друга? Я видел Её лишь на фотографиях, и она меня тоже. И, тем не менее, мы знали друг друга так, будто рука об руку прошли по жизни тысячу лет, и за нами оставались внушительные сопки вместе съеденной соли…

Не знаю, какой ангел (а может, бес?) вывел меня на тот американский чат. Впрочем, знаю: этого беса зовут Георгий Георгиевич, он учил меня деловому английскому языку, и, узнав о моей страсти к компьютерам, Интернету и всякому такому, однажды спросил: " Ну и как? Находите с американцами общий язык? Не правда ли, они говорят на испорченном английском? Что с них взять, одно слово: янки! Ах, вы еще не пробовали общаться в их чатах? Напрасно! Это хорошая языковая практика, мой юный друг…»

Георгию Георгиевичу уже было далеко за семьдесят. Его отец был белоэмигрантом, и мальчик Гоша родился в Харбине, где выучил и китайский, и японский, и английский. После Великой отечественной войны он, как и тысячи других русских харбинцев, вернулся в СССР, но в отличие от них не сидел ни в тюрьмах, ни в лагерях, ни жил на спецпоселениях. Тут была какая-то тайна. Злые языки утверждали, что Георгий Георгиевич служил в «органах», которым требовались толковые переводчики.

И вот этот человек невольно втолкнул меня в тот американский чат. Общаясь там с разными персонажами, я вскоре выделил Её: она была мила, очаровательна, умна и, к тому же, говорила почти на правильном английском, свободном от американских диалектов. Это меня удивляло. Однажды, забывшись, я написал какую-то фразу на русском языке. И – о, чудо! – Она мне тоже ответила по-русски. Оказывается, Она была москвичкой, вышла замуж за некоего удачливого бизнесмена, кстати, тоже русского, и вот уже третий год живет в Сан-Франциско.

У нас было столько часов, проведенных возле компьютера вместе: Она – там, в прекрасном и веселом Сан-Франциско, я – тут, в Ха, стоящем на берегу Амура на трех холмах. И порошил мелкий снег, и под ноги порывисто кидался озорной ветер, и громыхал ледоход, и внезапно у кромки асфальта появлялись желтые монетки первых одуванчиков, и бушевала тополиная метель, и прохладные капельки дождя скатывались по листьям мальвы – время шло, но это нас как будто не касалось: мы разговаривали, смеялись, тосковали и радовались. Бессонные ночи, телефонные звонки, письма по электронной почте… Постепенно мы научились чувствовать друг друга, и наша жизнь становилась пустой и скучной, если хотя бы пару дней мы не виделись в чате, или в привате не было какой-нибудь милой и смешной записочки, фразы, просто смайлика. И вот теперь – встреча. Первая встреча. И, может быть, последняя. Она летела не ко мне, она летела к мужу – к тому, кто был её законным супругом и отцом её сына. Ни без того, ни без другого она не могла жить. Но она уже не могла жить и без меня. Или это я без неё не мог жить?»

Его «Паркер» споткнулся на знаке вопроса, и Дьяволенок, отложив ручку в сторону, пододвинул пепельницу поближе, и закурил свой любимый суперлегкий «Винстон». Несколько месяцев назад он предпринял очередную попытку бросить курить, но из этой затеи ничего не получилось. И тогда Дьяволенок решил перейти на табак с низким содержанием никотина. Поначалу вместо одной пачки сигарет он высаживал целых две, но постепенно пришел к своей обычной норме.

Он задумчиво пускал дым кольцами и следил, как они легко выскальзывают в форточку. С кухни его позвала мать:

– Женя, обед готов! Будешь сейчас есть?

– Нет, ма, – быстро откликнулся он. – Я занят. Через полчаса.

– Борщ остынет, – сказала мать. – Придется его разогревать, а это не так вкусно…

– Нет, попозже…

– И чем это таким важным ты занят, что нельзя прерваться?

– Да уж, – хмыкнул он. – Занят!

Мать больше не звала его. Он давно уже приучил её не отрывать его от работы. Если занят – значит, занят, и точка.

«А чем, собственно, таким важным я сейчас занимаюсь? – спросил он самого себя. – И зачем пишу вот эти… мемуары? Хм! И вправду: мемуары! Зачем?»

Он надеялся, что история, которой он жил почти два года, перенесенная на лист бумаги, заживет как бы отдельной жизнью. И это отчуждение поможет ему лучше понять самого себя. Вот эти ровные строки предложений – не просто текст, это ещё и анализ того, что было. И Дьяволенок рассчитывал, что события того душного июльского дня, разложенные по полочкам, наконец-то перестанут его мучить.

Дьяволенок хорошо помнил, что, ожидая знака от друзей, почему-то думал не о Ней, а о том, что мужчины бывают поразительно странными: в них каким-то образом сочетается цинизм, жестокость, жуткое ерничество и вечный, неисправимый романтизм. Впрочем, может быть, пошлость и скабрезность – это что-то вроде маски, прикрывающей жажду чувств и настоящей страсти?

Друзья подали ему знак: всё, мол, решено. И к нему быстро, ни на кого не глядя, подкатил субъект, похожий на переносной газовый баллон. Он пригладил щетинку волос на маленькой карасиной голове и тихо, одними губами сказал: «У тебя не больше пяти минут. Иди!»

И Дьяволенок пошел.

Он сразу выхватил её взглядом из пестрой шумной толпы. Их глаза встретились. Она тоже узнала его, и посветлела лицом, и расцвела улыбкой, и, не обращая ни на кого внимания, полетела к нему через все эти чемоданы, сумки, какие-то тюки, кресла, столики, урны. Он бросился к ней, с удивлением заметив, что не чует под собой ног – будто бы летит, и радость переполняет всё его существо.

Она обняла его и, чуть смутившись, опустила глаза. А он подхватил её и закружил. И все люди, наверное, подумали, что двое влюбленных встретились после долгой разлуки.

Они никого не видели и ничего не слышали. Беззвучно взлетали самолеты, люди открывали и закрывали рты, и, кажется, что-то объявляла дикторша, но голоса и все звуки не касались их слуха, будто эти двое вдруг оказались под темной и глубокой водой. Он чувствовал Её горячую кожу и биение каждой жилки на тонких запястьях, и вдыхал пряный, с привкусом корицы, запах Её волос, и сладки были её мягкие губы. Он снова и снова касался Её губ, и она, смеясь, отвечала. Все это напоминало кадры какого-то полузабытого фильма о любви, но тогда он об этом не думал.

«Мы целовались не так, как все. Не губами, а исходящим от них горячим, терпким воздухом, будто два ветерка встретились и пересеклись, блуждая по лицам, губам, щекам, влажным то ли от слез, то ли от волнения, то ли от этой тропической жары. Она что-то пыталась рассказать мне о своей поездке, о каких-то своих делах, о двух своих мужчинах – большом и маленьком, ждущих её в другом городе, но я не слышал слов – я наслаждался Её голосом, этим тихим, бархатно-грудным голосом.