Научно-исследовательская окраина крупного города.

Бугристый пустырь, через который прокладывается проспект Торжествующей мысли. («На Мысли сходите?» — «Нет, я дальше». — «Тогда не стойте в дверях».)

Длинное голубовато-серое здание Института конкретного счета (ИКС), похожее на развернутый бортом к проспекту авианосец.

Два нижних этажа института заняты электронно-вычислительной техникой, в основном машинами класса «Нега» и «Большой Голубой Идеал». В машинных залах, стены которых обиты белым кожемитом, чуть слышно шипят кондиционеры. Среди серых шкафов основной памяти бродят операторы в сиреневых халатах и марлевых масках. Они курят в рукав и вполголоса переругиваются. На дверях предупредительные таблички: «Тоном ниже!», «Вали отсюда!» и «Может дернуть».

На остальных семи этажах расположились абоненты электронного парка отделы и группы института. Здесь коридоры отделаны ореховыми панелями под пластик, пол покрыт алым полиэтиленом, на нем в изобилии расставлены желтые и зеленые кресла.

Нас, собственно, интересует третий этаж, где помещается отдел пересчета, руководимый товарищем Никодимовым. Никодимов Борис Борисович, сорока трех лет, — высокорослый, плотный, осанистый, белобрысый мужчина с красным лицом. Одет в черно-серый с блеском элановый костюм. Женат, морально чрезвычайно устойчив. Лицо в данной повести второстепенное.

В отделе пересчета двенадцать групп, каждой группе на третьем этаже отведены одна-две, а то и пять-шесть комнат. Двери комнат двойные, как в лифте, скользящие на магнитных замках, поэтому в коридоре тихо, словно в подземелье. Снаружи на каждой двери горит криптоновое табло с фамилиями сотрудников. Если фамилия погасла, значит, сотрудник вышел прогуляться или покурить. Правда, эти табло в большинстве неисправны и горят постоянно, не выключаясь даже по ночам, когда институт совершенно пуст.

Просторная застекленная галерея соединяет третий этаж института с пищеблоком (ресторан, кафетерий, столовая, отдел полуфабрикатов), который построен во дворе, чтобы запахи съестного не распространялись по этажам института и не влияли на магнитную память машин.

Возле входа в галерею (по правую руку) находится комната номер триста пятнадцать, где работает группа пересчета трюизмов. На табло триста пятнадцатой комнаты обозначены четыре фамилии: Мгасапетов Г. В., Ахябьев Р. А., Путукнуктин В. В. и Фомин В. И.

Мгасапетов Гамлет Варапетович, тридцати пяти лет, старший научный сотрудник, руководитель группы пересчета трюизмов отдела пересчета Института конкретного счета (ИКС), — коренастый, смуглый, тонкогубый мужчина с короткой стрижкой и с маленькими глазами. Одет в тесноватую замшевую курточку и черную водолазку. Женат повторно, но морально довольно устойчив. Деликатен, отзывчив, добр.

Ахябьев Роберт Аркадьевич, двадцати семи лет, младший научный сотрудник группы пересчета трюизмов отдела пересчета Института конкретного счета (ИКС), — бледнолицый, сероглазый, практически лысый (легкий пушок на макушке), высокий мужчина с узкими плечами и большим животом. Одет в голубой свитер крупной вязки и мятые серые брюки. Морально устойчив, но необычайно талантлив. Отличается развитым чувством юмора.

Путукнуктин Всеволод Владиславович, двадцати четырех лет, младший научный сотрудник группы пересчета трюизмов отдела пересчета Института конкретного счета (ИКС), — худощавый миловидный шатен с длинными (до плеч) волосами. Одет хорошо. Женат, застенчив, морально подвижен.

Фомин Владимир Иванович, двадцати восьми лет, младший научный сотрудник группы пересчета трюизмов отдела пересчета Института конкретного счета (ИКС), — невысокий худой мужчина, брюнет, с умеренными залысинами и с глубокими карими глазами. Опрятно одет в коричневый костюм и в рубашку защитного цвета без галстука. Холост, морально выдержан.

Стоял дождливый рабочий день примерно в середине лета. Ровно в полдень по всем девяти этажам Института конкретного счета с быстротой молнии пролетела весть о том, что пищеблок, о необходимости которого говорилось на последней профсоюзной конференции, наконец открылся. На ферромагнитную ленту «Большого Голубого Идеала» была тотчас же нанесена соответствующая запись, и самопечатающее устройство этого гиганта мысли проворно отстучало на белом листе: «Слава богу!»

Надо сказать, что здание Института конкретного счета находилось в стадии достройки, и, хотя новоселье было отпраздновано месяц назад, на крыше института еще полным ходом шли остаточные работы по доведению солярия, плавательного бассейна и малой вертолетной площадки.

Пищеблок не считался первоочередным объектом, но нужда в нем была огромная. Поскольку ни одной столовой на проспекте Торжествующей мысли не планировалось, а кушать в основном здании категорически запрещалось, в обеденный перерыв сотрудники института во главе с начальниками отделов выходили на улицу и живописными группами располагались на пустыре для поедания домашних бутербродов.

Пока стояла ясная погода, это было еще терпимо, но вот началась полоса обложных дождей, пустырь превратился в гигантское желтое болото, и положение стало почти безвыходным. Достаточно было кому-нибудь из сотрудников вынуть из портфеля жареный пирожок, как утонченные «Неги» начинали нервничать, барахлить и жаловаться на отвратительный запах. Не помогали ни двойные двери, ни магнитный запор. Вахтеры и охранники бродили по этажам и мрачно принюхивались, директор института в ежедневных приказах сурово распекал «бутербродников», не помогало и это. В туалетах и в фотолабораториях, в конференц-зале и в типографии — где-нибудь кто-нибудь что-нибудь непрерывно жевал.

Дошло до того, что молодой программист, бормоча «К черту, к черту!», прямо в машинном зале принялся шелушить воблу, и головная «Нега-15», напечатав на ленте: «Кошмар!», погрузилась в беспамятство. Только тогда руководство института пригрозило строителям, что с них взыщут стоимость пострадавшей машины, и строители засучив рукава за одну неделю довели пищеблок до кондиции.

В двенадцать тридцать Мгасапетов, Ахябьев, Путукнуктин, Фомин сложили свои бумаги в папки с прижимными механизмами, посмотрели на табло внутреннего оповещения (там горела обычная надпись: «А если подумать?») и прислушались. В ту же минуту стены и потолочные перекрытия затряслись от топота ног. Это шли на обеденный перерыв сотрудники отдела общего счета.

В институте отдел общего счета находился на особом положении. Именно этот отдел раз в три месяца спускал Предварительную цифру, под которую, хочешь не хочешь, приходилось подлаживаться. Предварительная цифра имела силу закона природы, и на этот счет во всех электронных машинах были установлены специальные ограничители. Какой-то шутник из числа операторов спросил однажды дежурную «Негу», как она относится к Предварительной цифре. «Я ее обожаю», — с достоинством ответила «Нега». На тот же вопрос более мощный и автономно мыслящий «Идеал» отреагировал по-другому. «Помалкивай, парень», — отстучал он на ленте выдачи.

— Ну что ж, друзья мои, — сказал Мгасапетов, и на звук его голоса на табло моментально включилась другая надпись: «Выступай по делу!» Гамлет Варапетович с неудовольствием покосился на горящую надпись, но ничего не предпринял: отключить служебную сигнализацию он мог, но был не вправе. — Раньше чем через полчаса нас не вызовут. Проведем же эти полчаса с пользой.

Гамлет Варапетович сидел за своим столом, на котором как символ частичной власти, возвышался пульт прямой связи с «Большим Голубым Идеалом» — довольно массивное сооружение, представляющее собой некоторую комбинацию телефонного аппарата и пишущей машинки. На столах у Ахябьева и у Фомина стояли лишь пульты вызова «Неги», ничем не отличающиеся от обыкновенного телефона да, по сути дела, телефоном и являющиеся: набрав определенный номер и позабыв нажать кнопку распределителя, можно было вместо голоса любимой женщины услышать скрипучий ответ горбуньи-«Неги»: