III. Психическое и физическое.

Многим простачкам теория Енчмена представляется последовательно-материалистической. В самом деле, ведь, с первого взгляда, куда же дальше итти в развитии материализма? Енчмен во многих местах доказывает с жаром, что психических явлений нет, что по поводу этих явлений не может быть ни суждений, ни даже слов; что обычные словесные значки бессмысленный набор звуков и т. д., и т. д. Для умов, которые не склонны копать глубже, и для которых очень притягательна перспектива ничему не учиться, ибо в 15 анализаторах содержится вся хозяйственная и идеологическая премудрость коммунизма (так, ведь, утверждает сам пророк), для таких умов теория Енчмена представляется высшим достижением материализма. Они не видят ни пошлого вульгаризаторства Э. Енчмена, вульгаризаторства, снабженного лошадиной дозой отвратительной демагогии, ни лицемерного лукавства автора, который тем больше материалистически озорничает, чем глубже падает на дно идеализма. Тов. Э. Енчмен считает важнейшим теоретическим результатом своих исследований уничтожение психического ряда явлений. Мы показали, - пишет он, - что все эти слова (т.-е. слова, означающие психические явления, Н. Б.), во-первых, все без исключения, по своему составу, обозначают пространственные явления; во-вторых, не могут наименовывать непространственных явлений, потому, что об отдельных непространственных явлениях и о группах непространственных явлений невозможно существование слов; наконец, в-третьих, мы обещали показать в дальнейших главах, что господствующее тысячелетиями применение всех этих слов к обозначению непространственных явлений - эксплоататорского происхождения, осуществлено идеологической агентурой эксплоататоров из корыстных целей классовой эксплоатации*20. В самом деле. Присмотримся к ходу рассуждений Енчмена, который подводит дело к вышеприведенным положениям, уничтожая почем зря психический ряд, суждения о нем и даже соответствующие словесные значки. Ход этих рассуждений крайне характерен и его анализ совершенно необходим, если мы хотим понять действительную суть, а не показную маску енчменовской теории. В связи с существующими и распространенными заблуждениями о точных границах психических явлений, - пишет наш автор, - следует категорически подчеркнуть то общее положение критической методологии, что чужая психика никогда не наблюдается нами, что каждый из нас (индивидуумов) интроспективно наблюдает только свою психику, и больше ничью... Таким образом мы приходим к чрезвычайно важному с логической стороны выводу, что ни для кого из людей не может быть доказанным, что и другие люди психичны, одушевлены, т.-е. что и другие люди переживают чувства, желания, представления, так как самое тщательное, всестороннее наблюдение за чужим организмом не сможет обнаружить в нем наличности психических явлений (ощущений, представлений, чувств, воли). Бесчисленные явления, ежеминутно наблюдаемые мною (индивидуумом) у всего огромного множества окружающих меня организмов, - в частности, у людей (мимика, волнения, движения, словесные рассуждения и пр.) суть исключительно об'ективные физические явления. Психические же явления, быть может, протекают (?) интроспективно у каждого из окружающих меня людей или вообще организмов, но сколько-нибудь убедиться в этом я не могу: чужие психические явления недоступны моему наблюдению. Чужая психика трансцендентна, т.-е. недоступна коллективному (об'ективному) опыту*21. (Далее идет ссылка на авторитет вышеупомянутого буржуазно-идеалистического профессора А. Введенского.) В этой цепи рассуждений, отнюдь не оригинальных и в основе списанных у Введенского, мы обнаруживаем, прежде и раньше всего, определенную непоследовательность. В самом деле, откуда это автор заключает: каждый из нас наблюдает только свою психику? Откуда это Енчмен знает, что каждый из нас наблюдает? А если, по Енчмену, каждый наблюдает, то каким же путем он, этот каждый, может наблюдать то, что, может быть, вовсе и не существует? Посмотрите, какую чепуху преподносит нам почтенный шпагоглотатель. С одной стороны, категорическое утверждение на предмет наблюдения только своей психики. С другой стороны, категорическое сомнение в существовании об'екта этой только своей психики. И все ничего! Читатель (с большой буквы) проглотит! Чужая психика трансцендентна. Хорошо! Но если вы про нее говорите, что она трансцендентна, то значит она существует все же? А если она существует, то как вы в ней сомневаетесь? Енчмен не пишет: если она есть, то все же она мне недоступна. Он пишет: чужая психика (т.-е. нечто существующее) мне недоступна. Потом, что значит: чужая психика недоступна коллективному опыту? Ведь, это действительно набор слов! Коллективный опыт общества из 20-ти человек есть совместно обработанный опыт этих 20-ти человек. Что по отношению к этому коллективу будет чужой психикой, а что своей? Ведь, ясно, что эти выражения пригодны только для индивидуального опыта. Иначе перед нами простая тарабарщина и больше ничего. Но и это проглотит услужливый Читатель с большой буквы. Далее. Э. Енчмен мечет громы и молнии против того, что некоторые теоретики устанавливают причинную зависимость между физическим и психическим рядами. Сам же он защищает принцип параллелизма. Параллельно всякому, наблюдаемому интроспективно, психическому явлению можно констатировать неизбежно-одновременно протекающий в организме об'ективный, физический процесс*22. Последние (психические явления. Н. Б.) протекают, наблюдаются организмом (речь идет об организме вообще, о любом человеческом организме, а вовсе не об организме самого Енчмена, в чем нетрудно убедиться из контекста. Н. Б.) одновременно параллельно пространственным изменениям в организме, не воздействуя на организм*23. В этих, тоже отнюдь не новых, мыслях (перед нами обычная теория психофизического параллелизма) поражает та же наивная (или лукавая?), мягко выражаясь, непоследовательность. В самом деле. Здесь Э. Енчмен устанавливает известный об'ективный и общезначимый закон. Но откуда же он знает обо всем этом, если принять его собственные посылки, его потрясающие дедукции и прочие заповеди священного текста? С точки зрения Енчмена, он не может знать, есть ли параллелизм между психическим и физическим рядом у любого другого человека, определяемого, как не-Енчмен. Ибо: 1) совершенно неизвестно, по Енчмену, существует ли этот психический ряд; 2) если бы даже он существовал, то он был бы недоступен (трансцендентен) для Енчмена; 3) а, следовательно, его нельзя было бы ни с чем сопоставить. Так обстоит дело с чужой (в терминах Енчмена) психикой. А с авторской? Здесь совсем другой переплет. Если автор не смотрится в зеркало (он постоянно смотрится в зеркало, но не физическое), то он наблюдает интроспективно свой психический ряд, но не видит ни вибраций своего мозга, ни мимики, ни прочих физических вещей. Следовательно, непосредственно он и про себя ничего сказать не может, если только к делу не привлекать коллективного опыта. Так, с первых же шагов, Енчмен опровергает свою собственную теорию и беспомощно, как трехлетний мальчик, блуждает меж трех сосен, сохраняя, правда, при этом победоносный вид. Откуда же весь этот вздор? Откуда такая несвязанность концов с концами? Очень просто. Повседневная практика, высший критерий истины, ежеминутно убеждает нас в том, что существует не только я, но и мы. Лишь сублимированная до индивидуалистического помешательства философия эксплоататоров буржуазного типа могла додуматься до Единственного, кроме которого существуют лишь бревна, да и то не наверняка. Практически нет ни одного солипсиста. Правда, Енчмен пишет (лукавя снова и употребляя марксистскую фразеологию), что весь наш огромный повседневный опыт каждую минуту подтверждает нам, что мы никогда, ни в каком чужом организме... не встречаем никаких признаков его одушевления*24. Но на это можно отвечать только смехом, хотя и не гомерическим: гомерического смеха эта индивидуалистическая чепуха отнюдь не заслуживает.

Пойдем дальше.

Проклятый вопрос относительно физического и психического может быть поставлен, между прочим, и так: 1) или мы начисто отрицаем существование психических явлений. Тогда всякое слово о них - бессмысленный набор звуков, суждения о них невозможны, и т. д.; в таком случае теоретически возможно допустить, что фразеология, построенная на предпосылке существования психического ряда, есть не что иное, как своеобразное идеологическое искривление; 2) или мы признаем психику у Единственного (суб'екта), допускаем возможность ее наличия у других людей, но считаем недоказуемым бытие этой чужой психики. Всякому понятно, что могут быть и другие постановки вопроса; напр., у материалистов-марксистов есть своя постановка вопроса, третья. Всякому ясно также, что обе вышеприведенные постановки не являются марксистскими. Ясно, наконец, что между ними существует принципиальное, весьма глубокое различие. Между тем, нетрудно показать, что Енчмен колеблется между этими двумя решениями. Но его колебания тоже основаны, как он выражается, на лукавстве. Когда ему нужно заманить в свою идеалистическую ловушку горячую молодежь, он старается взять ее левым радикализмом, отрицая психику начисто, т.-е. выбрасывает знамя первой формулировки. Но в то же время он ловко протаскивает второе решение, списанное у идеалистических профессоров и составляющее действительную основу его теории, вернее, теорию Введенского и К?. Отсюда - нестерпимая путаница даже в наиболее разумном ядре того хилиастически-мессианского бреда, который носит название теории новой биологии. В настоящей логической связи нам нужно, прежде всего, установить один решающий факт, а, именно, тот, что автор теории новой биологии признает, по меньшей мере, и притом признает совершенно прочно, свою собственную психику. Мы это видели на цитатах, приведенных выше, но для еще большей убедительности, сошлемся на последнее произведение Енчмена, первый том теории новой биологии. Там, между прочим, читаем: ...только потому автор допускает, считает возможным, вполне вероятным..., что в читателе или вообще в людях протекают непространственные явления, что в себе самом он наблюдает непространственные явления*25, автор наблюдал непространственные явления только в самом себе*26. Правда, потом, путем целого ряда логических подстановок и фокус-покусов, автор как-будто доказывает, что психических явлений нет, и наблюдать их нельзя, и говорить о них тоже запрещается новыми заповедями I тома скрижалей. Но факт остается фактом: исходным теоретическим пунктом теории Енчмена является признание психики самого Енчмена. Пойдем теперь дальше. Э. Енчмен признает, повидимому, реальность внешнего мира. Он признает также и существование других человеческих организмов. Но он, по меньшей мере, сомневается в том, что все другие люди, не-Енчмены, одушевлены. Итак: Существую я, Енчмен, наблюдающий в себе психические явления, vulgo предмет одушевленный. Существуют Петров, Сидоров, Иванов. Но да будет обозван метафизиком и эксплоататором всякий, кто исходит из признания одушевленности этих простых людей! Признание Енчменом своей собственной психики и сомнение в чужой имеет своей предпосылкой допущение, что все иные люди организованы принципиально иначе, чем сам гениальный Эммануил. Из этого, конечно, вытекает претензия на руководство Ревнаучсоветом Мировой Коммуны, управляющим всем хозяйством и всей идеологией человечества; ибо, в самом деле, раз дух божий, психика, почил только на одном человеке, то ему и книги в руки: не спроста же он-то и выдумал теорию новой биологии, пока другие занимались прозаической мимикой! Но, товарищи, из этого следует и кое-что другое. Именно, вот что: Во-первых. Основные предпосылки Енчмена в корне противоречат и об'ективной действительности, и марксизму, отражающему эту об'ективную действительность. Маркс об'являл не раз пошлым буржуазным вздором представление об изолированном индивидууме. Но енчменовская точка зрения является этим вздором в десятой степени, потенцированным вздором. Мы очень рады, если наш Эммануил допускает (несмотря на свое божественное происхождение), что его папаша и его мамаша, возможно, были и неодушевленными предметами*27, которые все же сумели, как никак, произвести единственный в мире одушевленный экземпляр человеческой породы. Однако эта комическая сторона в положении трагически изолированного нового Мессии только лишний раз подтверждает, что ничего, абсолютно ничего, общего между марксизмом и енчменовскими скрижалями нет и быть не может. Марксизм исходит из основной данности, из общества совместно живущих и совместно работающих людей. Для марксизма нет и вопроса о том, устроены ли люди принципиально отлично друг от друга. Повторяем, лишь индивидуализм мещанства, буржуазии, деклассированной богемы может быть фоном для таких, якобы, новых, а на самом деле заплесневело старых, выдумок. На книжке Енчмена должно было бы красоваться не то заглавие, которое там красуется. Нужно было бы написать: Теория новой биологии против марксизма. Но разве хватит на это мужества у автора, вся теоретическая премудрость которого построена на двух китах: саморекламе и хитреньком лукавстве? Во-вторых. Признание собственной психики разрушает всю стройность радикального варианта енчменовской теории. Ибо, если психика есть хотя у одного автора теории новой биологии (мы становимся на его точку зрения), то, следовательно, об'ективно существует категория психических явлений. А отсюда вытекают и все те вопросы о материи и духе, которые храбро изничтожаются Енчменом только потому, что он от них улизывает. А когда он их ставит, то, как мы видели выше, он опровергает свою собственную теорию (напр., установлением таких законов, как закон психо-физического параллелизма). В-третьих. Но если психические явления существуют, то о них могут быть и суждения, они могут быть обозначены словами и проч., что и происходит, вопреки Енчмену, в действительности.