– Ну! – дрожал поп.

– Бросил и разбил его о камни, святой отец!

Поп закричал:

– Так что же ты! Так как же ты! Несчастный! Ты бы его палкой, палкой!

– Палку у меня раньше отняли.

– Ах, Боже мой! Ведь ты же черт, ведь у тебя же есть рога! – ты его бы рогами, рогами! Ты бы его огнем серным! Ведь ты же, слава Богу, черт!

– Не противься злому, – тихо сказал черт.

Было долгое молчание.

Побледневший попик как стоял, так и пал на колена и покорно сказал:

– Моя вина. Не ты, не грабители убили женщину и ребенка, – я, старый, убил женщину и ребенка. Отойди же в сторону, мой друг, пока я помолюсь за наш великий человеческий грех.

Долго молился поп; окончивши молитву, разбудил уснувшего черта и сказал ему:

– Не для нас с тобой эти слова. И вообще не нужно ни слов, ни толкований, ни даже правил. Вижу я, что иногда хорошо любить, а иногда хорошо и ненавидеть; иногда хорошо, чтобы тебя били, а иногда хорошо, чтобы ты и сам кого-нибудь побил. Вот оно, сударь, добро-то.

– Тогда я пропал, – решительно и мрачно заявил черт. – Для себя вы как хотите, а мне дайте правила.

– А ты и опять промахнешься, и меня подведешь: нет, сударь, довольно! – Попик даже рассердился. – Нету правил. Нету и нету.

– А раз правил нет, так и добра никакого нет.

– Что? Добра нет? А что я с тобою, с чертом, разговариваю, что я тебя, черта, учу, это – не добро? Поди, сударь, неблагодарный ты это, как бы сказать, господин!

Но то ли озлобился черт, то ли вновь до отчаяния дошел, – уперся мрачно и ворчит:

– То-то много вы меня научили, есть чем похвалиться!

– Да разве черта научишь?

– А раз черта не научишь, так чего же ваше добро стоит? Ничего оно не стоит!

– Эй, прогоню!

– Прогоняйте, если не жалко. Я в ад пойду.

Помолчали. Черт спросил:

– Так как же, святой отец, идти мне в ад?

Даже прослезился попик: так жалобно спросил это черт; и поклонился низко, говоря:

– Прости меня, миленький, обидел я тебя. А относительно добра вот что я тебя спрошу: черт ты любознательный, и во многих ты бывал храмах и хранилищах искусств, и много, ты видел творений великих мастеров, – нравятся ли они тебе за красоту?

Черт подумал и ответил:

– Какие нравятся, а какие нет.

– А слыхал ли ты, чтобы для красоты были правила?

– Какие-то, говорят, есть.

– Какие-то! А можешь ли ты, раскоряка, узнав сии какие-то правила, сотворить красоту?

– Какой у меня талант? Нет, не могу.

– А добро без таланта творить хочешь? Тут, миленький, для добра-то таланта требуется еще больше, да. Тут такой талант нужен!..

Черт даже засвистал:

– Вот оно что! Нет, святой отец, это вы уж через край хватили! Если я плохую картинку напишу, меня за это в ад не пошлют, а если я ближнему голову сверну, так ведь какой содом подымется! Да картинку-то меня никто писать и не понуждает, а добро, говорят, твори. Твори, – а правил не дают; твори – а в чем дело, не объясняют, да за каждую промашку в потылицу!

– Талант нужен, миленький!

– А если его у меня нет, так в ад мне и идти?

Поп покачал головою и руками развел:

– Уж и не знаю, голубчик, сам голову с тобой потерял.

– Знать не хочу вашего таланта! Правила мне давайте! Я не картинки писать хочу, а добро творить, – вот вы меня и учите, хоть сами выдумайте, а учите!

Совсем разбушевался несчастный дьявол, под конец пригрозил даже пойти к другому попу. Старик даже обиделся и укоризненно сказал:

– Вот уж это нехорошо, дружок! Сколько я на тебя труда положил, вот, думал, приведу к Богу новую овцу, полюбил тебя, как сына, а ты хочешь к другому. У меня тоже самолюбие есть, за что же ты меня обижаешь? Ты меня лучше не обижай. А я тебе вместо правил, с которыми и человеку-то опасно, дам урок на каждый день. Времени у меня свободного много, и сяду я за труд: с самого раннего утра очерчу тебе каждый день, сколько их есть в году, что и как делать. Но только от писанного не отступай ни на единую черточку, а то ты сейчас же промахнешься; если же будут сомнения у тебя или что позабудешь, то в этих случаях бездействуй. Как бы тебе это сказать: закрой глаза, заткни уши и стой как истукан. Нынче же сажусь за работу, а ты иди наверх, приютись где-нибудь под крышей и бездействуй, пока не скажу. Если же скучно будет, то помогай звонарю, – он совсем у меня от старости ослабел и не в те веревки дергает. Звони себе во славу Господню!

Вот и сел старый поп за свой великий труд, а черт начал бездействовать. Для этой цели разыскал он среди темных чердачных переходов, поблизости от колокольни, комнату не комнату, а так помещение: четыре стены глухие, вместо двери низкий сводчатый лаз, и только на одной стене, высоко над полом, светлело глубокое, запыленное, крытое паутиною оконце. Раз в два или в три дня приносил ему попик скудную пищу и присаживался для недолгой душевной беседы, а в остальное время, никого не видя, черт бездействовал и размышлял. Против этих размышлений напрасно предостерегал его попик, говоря, что у дьявола его размышления есть действие, и притом вредное, – черт хоть и соглашался, но ничего поделать с собою не мог. Трудно было не думать об испытанном, а как начнет думать, так и покажутся со всех сторон мутящие разум противоречия: скользит прекрасное добро, как тень от облачка над морской водою, видится, чувствуется, а в пальцы зажать нельзя. Кому же верить, как не Богу, а сам Бог нынче одно говорит, завтра другое, а то и сразу говорит и то и другое; в каждой руке у Него по правде, и на каждом пальце по правде, и текут все правды, не смешиваясь, но и не соединяясь, противореча, но где-то такое в своем противоречии странно примиряясь. Но где? – не может найти этого места несчастный черт. И от этого овладевает им крайний человеческий ужас, и страшно не только двинуть рукою, а и вздохнуть-то страшно.

– Ну как, – спрашивает попик, – соскучился? Ничего не поделаешь, потерпи, миленький, скоро авось и кончу, тогда вот как заживешь. Здоровье у меня только плохое, и смерть близко, – ну, уж как-нибудь доведу, не оставлю тебя, сирого.

Черт еле слышно шепчет:

– Противоречия.

– Опять! – ужасается попик. – И где ты их только находишь? Это в разуме, брат, да в словах всякие противоречия, так на то он и разум, и не может без того, чтобы все четыре колеса не в одну сторону вертелись; а в совести, брат, все течет согласно.