Неоднократно от многих лиц я слышал историю о Курице, высидевшей утенка, и пришел к выводу, что сведения об этом печальном случае получены или из не совсем надежного источника, или же авторы рассказов, увлекаемые художественным чувством, а может быть и какими-нибудь предосудительными соображениями личного свойства, заведомо допустили весьма значительные уклонения от истины.

Я не хочу употреблять слово «искажение истины», как свидетельствующее о несомненной наличности злого умысла, но, во всяком случае, протестую против той роли, которая навязывалась рассказчиками несчастной Курице, и против той смехотворной окраски, которая придавалась всему этому глубоко трагическому факту.

По обстоятельствам, говорить о которых здесь не место, я очень близко стоял к Курице и ее семейству в момент описываемого случая, а с супругом ее Петром Петровичем Петухом и до сих пор нахожусь в очень хороших, даже дружеских отношениях.

Утенок Вася, тот, что впоследствии так неожиданно поплыл, вырос почти на моих глазах; я же один из всех знакомых провожал его к поварскому столу, таким образом, право мое на восстановление рассказа в его единственно истинной редакции едва ли может быть оспариваемо.

Газеты, когда-либо писавшие о Курице и утенке, покорнейше прошу не отказать в перепечатке нижеследующих строк, за правдивость которых я ручаюсь.

-----

Жила Курица со своим супругом г. Петухом на заднем дворе одного помещичьего дома.

То, что моего уважаемого друга, Петра Петровича, я поставил на втором месте после его супруги, объясняется характером их семейной обстановки, далекой от идеала. При всех своих симпатичных свойствах: добродушии, молодечестве и галантности, заставлявшей Петра Петровича делиться с ближним каждым найденным зерном, он был далек от идеала истинного семьянина, отца и супруга. Не придавая значения излишеству в спиртных напитках, которому предавался Петр Петрович, как весьма распространенному до введения винной монополии пороку, я не могу вместе с тем отнестись с одобрением к его азартной картежной игре. Под предлогом создания литературно-художественного кружка, в котором литераторы, а равно мыслящие интеллигенты могли бы предаваться удовольствию литературных бесед и пению (сам Петр Петрович обладал порядочным тенором), он устроил нечто подобное картежному дому, где и играл по целым ночам в железную дорогу.

Предоставляю читателю самому судить о тех муках, которые претерпевала в одиночестве его супруга, терзаемая мыслью как о возможной утрате их состояния, так и о целости прекрасных бакенбард Петра Петровича.

Наиболее, однако, крупным недостатком моего уважаемого друга была полная неспособность отличить чужую жену от своей: всех жен он считал своими. Не раз в горьких слезах жена его жаловалась мне на его постоянные неверности и с грустной улыбкой указывала, что совершались они Петром Петровичем с самым бравым и независимым видом, словно он был не Петухом в почтенных годах, а опереточным артистом.

В результате такого поведения главы семьи хозяйство, а также воспитание детей всей своей тяжестью легло на Курицу.

Женщина малообразованная, имевшая обо всем мире, а также о звездах, превратные понятия, она была в то же время очень энергична и, воодушевляемая любовью, нескольких из детей закормила насмерть, а из-за других дралась с учителями. Каждая, даже пустая болезнь ребенка волновала ее и заставляла проводить бессонные ночи, и к тому времени, когда Петр Петрович только еще распустился пышным цветом для новых побед и в отношении чужих жен проявлял особую предприимчивость, она представляла собой измученное, нервное существо, дрожащее от каждого шороха.

Утенок Вася с самого начала привлекал к себе ее внимание, как некоторой особенностью в цвете пушка и развалистой, молодецкой походкой, так и чем-то загадочным в его поведении. Материнское сердце, обладающее дивной способностью провидения, предчувствовало какое-то неминучее горе, которое грозит Васе, и оттого с особенной любовью привязалось к нему.

Когда на дворе случался по какому-нибудь поводу шум: дрались ли собаки из-за кости или молоденькая, вероломно обманутая курочка билась в жестокой истерике, — Курица бежала на шум и тревожно всех расспрашивала:

— Не с Васей ли моим что случилось?

Когда Вася впервые поплыл, то, вопреки ходячему мнению, случилось это с ним не на реке, а в небольшой луже за ракитой; присутствовавшая тут же мать его вовсе не испугалась, а только безмерно удивилась.

— Что это ты делаешь? — спросила она, когда утенок высунул из воды свою маленькую блестящую головку.

— Плаваю, мамаша.

Курица покачала головой, но ничего не сказала, а ночью, когда все дети спали, сообщила Петру Петровичу о Васиных странных наклонностях и поступках.

— Ну, что там такое! — недовольно сказал Петр Петрович.

Он был в небольшом выигрыше, с удачным результатом читал одной знакомой курочке стихи Верлена, и теперь хотел только одного — спать.

— Да, нехорошо с нашим Васей, Петр Петрович. Плавает.

— Что такое?

— Плавает, говорю. Сядет на воду — и плавает.

— Ну так что же, что плавает? Тебе-то что! Спи! — И Петр Петрович затянул пленками свои бесстыжие глаза.

— А это ничего: плавать-то? — допрашивала значительно успокоенная Курица, она все еще верила в авторитет мужа в вопросах высшего порядка.

— Отвяжись!

— Боюсь, не простудился бы, — нерешительно настаивала Курица.

Петр Петрович рассердился:

— Эти бабы, черт возьми! Дать им волю, так они всякого в мокрую курицу превратят. Ну, плавает, и пусть плавает. Я и сам когда-то плавала прихвастнул Петр Петрович: — а видишь, какой молодец вышел!

Курица вздохнула, но Вася с той поры приобрел полную свободу плавать сколько угодно.

Я и сам не раз присутствовал при его упражнениях и с удовольствием любовался его резвостью и грацией. Он нырял, взбрызгивая воду, копался носом в тине и только на одно жаловался: лужа слишком мала, разойтись негде. Но вскоре устроилось и это: как-то в клубе я встретил Петра Петровича, и он с гордостью мне сообщил:

— Мой-то, мой-то, — каков молодец!

— А что такое?

— На реке уже плавает. Ей-богу! Эх, кабы не года мои, сам бы поплыл: укатали сивку крутые горки.

Если и укатало что-нибудь Петра Петровича, так вовсе не горка, а «железная дорога», но я, конечно, ничего не сказал об этом и только порадовался за Васю.

Юношей он был хорошим, и я многого ожидал от него.

Как видит читатель, здесь не было ничего похожего на распространенные об этом случае рассказы. Ни неожиданности, ни страха, ни суетливого метания Курицы по берегу в виду беззаботно плавающего утенка, — всего, что придает такой несправедливо-комический характер этой истории.

Вася плавал, а родители любовались им, и только разве мать немного беспокоилась в отношении простуды. Да и то, когда ей удалось сделать для Васи небольшой набрюшник, она успокоилась и на этот счет.

Несчастье началось только с того момента, когда вмешался Индюк, о котором почему-то все рассказы тщательно умалчивают.

Не спорю, что важный вид этой птицы, ее сварливый характер и дурацкая самоуверенность отбивают охоту каким бы то ни было путем касаться ее; но когда речь идет о таком важном вопросе, как репутация Курицы, — все подобные соображения и страхи должны быть откинуты. Несправедливо и жестоко взводить обвинения в рутине и косности на Курицу, когда вся вина ее только в слабости ее материнского естества, а истинным погубителем как Васи, так и ее самой является самодовольно-ограниченный Индюк.

Не думайте, что у меня с Индюком есть какие-нибудь свои личные счеты, правда, я не выношу этой птицы, ее грубый и глупый крик приводит меня в негодование, но чтобы у нас были какие-нибудь личности — о, нет!

Однажды, в прекрасное летнее утро, когда Вася плавал, Петр Петрович неутомимо упражнялся в адюльтере, а Курица спокойно и весело штопала его старые носки, — в квартиру явился господин Индюк.