Двое из тех гигантов, в тени которых он пребывал, уже ушли из большой политики. Весной победного года не стало американского президента Франклина Делано Рузвельта. Его преемник Гарри Трумэн пока ещё прилаживался к рычагам власти в Белом доме, которую он потом станет осуществлять с неожиданной твердостью. Другого гиганта, Уинстона Черчилля, в разгар лета бесстыдно столкнули со сцены его собственные избиратели (что сильно удивило Сталина, не говоря о бесчисленных наблюдателях, и, должно быть, сделало диктатора тем более удовлетворенным тем, как вершится его политика, политика по-советски). Новый премьер-министр Великобритании, лидер лейбористской партии Клемент Эттли был отнюдь не новичком в мировой политике, поскольку в качестве заместителя Черчилля большую часть войны он был причастен ко всем трагедиям и триумфам того мирового конфликта. Однако и он пока ещё только нащупывал свою линию поведения на вершине власти и, во всяком случае, был по своей натуре ровно настолько же сдержанным, насколько бойким был его предшественник. Третьему западному гиганту военного времени, лидеру "Свободной Франции" генералу Шарлю де Голлю ещё нужно было закрепить свою власть во Франции мирного времени. Так что репортеры окружили высадившегося премьер-министра Канады скорее как один из символов недавней победы, чем как самостоятельную политическую величину.
- У меня нет никакой собственной программы, - заявил он журналистам. Я только хочу спокойно поговорить о делах с возможно б(ольшим кругом лиц.
В качестве акции по дезинформации это внешне ничем не примечательное заявление находилось вполне на уровне той пропаганды, которой все упражнялись во время войны.
Маккензи Кинг прямо с пристани направился в официальную загородную резиденцию британского премьер-министра в Чеккерсе. И вовсе не за тем, чтобы перевести неторопливый взгляд с мирных пейзажей Букингемшира на мировую арену. Они с Эттли провели и весь оставшийся день, и вечер, и утро следующего дня, обсуждая событие, которое Кинг только перед этим обсуждал в Вашингтоне с президентом Трумэном - событие, которое не не могло не потрясти. 7 сентября, ровно месяц назад, шифровальщик, сбежавший двумя днями раньше из советского посольства в Оттаве с массой рассказов сверхсекретного разведывательного содержания в голове и битком набитыми карманами официальных документов, подтверждающих его рассказы, после ряда приключений, от которых встают дыбом волосы, вступил в конце концов в контакт с канадскими службами безопасности. Одна история, подтверждаемая оригиналами телеграмм его посольства, стояла по своей значимости над всеми прочими. Среди названных им шпионов на Западе, работавших на русских во время войны, был, по его словам, один британский ученый, который участвовал в самой секретной программе военного времени - "проекте Манхэттен, то есть проекте создания Западом атомной бомбы. Как казалось, оставалось не много секретов производства этого важнейшего, стратегически решающего оружия, относительно которых Кремль был в неведении.
Для трех Западных лидеров, с самого начала вовлеченных в эти разоблачения, удар пришелся на трех уровнях. Во первых, это был шок: как это вообще могли привилегированные и высокообразованные представители западного общества, подобно британскому профессору и многим разоблаченным канадцам, предать свои страны - не говоря уж о том, что они сделали это скорее по идеологическим убеждениям, чем из-за боязни шантажа или жадности до денег? В этом отношении Запад, и особенно Британию, ожидали впереди ещё более неприятные сюрпризы.
Важнее этого отталкивающего факта было беспокоящее доказательство того, что во время войны Россия шпионила за своими союзниками как за вражескими разведывательными объектами. Это вело к столь же неприятному выводу: союзники военного времени, как лидеры капиталистического мира, никогда не теряли в глазах Кремля образа врага. Конечно, к осени 1945 было уже очевидно, что великий союз, который опрокинул Гитлера, быстро разваливался на почве разногласий по поводу устройства освобожденной Европы и разделения её на два соперничающих силовых блока. Острая борьба между Россией и Западом вокруг послевоенного режима, который должен быть установлен в Польше - борьба, в конечном счете без особого труда выигранная Сталиным, явилась срезом общего конфликта. Но одно дело ссориться по поводу раздела военной добычи - вещь привычная и недолговечная среди союзников по сражениям, а другое - ощущать смертельный и, похоже, нескончаемый вызов, исходящий от Востока в момент, когда в воздухе ещё стоит звон победных колоколов. Ведь ещё только 2 сентября этого же года Япония, сопротивление которой рассыпалось в прах через месяц после атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, подписала акт о капитуляции на борту американского линкора "Mиссури". Таким образом, прошло менее недели после окончательной победы над державами "Оси" и, значит, установления мира на земле, когда бомба другого порядка взорвалась в Оттаве, но её взрыв все ещё приглушали, а о её существовании знала лишь горстка западных министров и должностных лиц.
Наконец, следует особо сказать об ущербе, причиненном тем британским ученым западному лагерю. Пока Запад был единственным обладателем самого мощного оружия разрушения, в его руках была угроза, нависавшая с воздуха и способная противостоять подавляющему советскому военному преимуществу на земле. В конце концов Россия и сама создала бы это оружие, поскольку в науке нет устойчивых барьеров. На Западе это понимали, и, пока союзнические отношения переживали период расцвета, там напряженно размышляли над тем, каким образом можно было бы поделиться ядерной информацией с Москвой. К мысли об открытом подходе к русским то и дело возвращался президент Трумэн, когда вдруг бегство шифровальщика показало, как много русские уже знали и каким путем они получали информацию. Подозрения насчет ядерного и другого шпионажа русских в военное время и без того давно существовали, но теперь появились доказательства этого, и это способствовало тому, что и Трумэн, и Эттли окончательно освободились от иллюзий в отношении Москвы (на Кинга, человека неопытного в иностранных делах, утрата иллюзий нашла позднее).
Для американцев сложность проблемы состояла не в переоценке бывшего соратника по войне, а в потере решающего стратегического преимущества над союзником, в мирное время стал превращаться в соперника, и весьма враждебного. За два месяца до того как первая атомная бомба была сброшена на Японию, президент Труман в беседе со своим министром обороны Генри Стимсоном высказывал мысль о том, то обладание атомным оружием позволит Соединенным Штатам навязывать свою волю Советскому Союзу по всему фронту противоречий между Западом и Востоком, от Польши до Манчжурии. Эту идею подсказал Трумэну государственный секретарь Джеймс Бирнс в апреле, когда новый президент только занял свой пост. Теперь важное американское преимущество стало тревожно таять. Ранее оценки западных ядерных экспертов насчет того, сколько времения потребуется русским, чтобы без посторонней помощи создать собственную атомную бомбу, колебались в пределах от пяти лет до жизни одного поколения. С обнаружением того факта, что они работают отнюдь не без посторонней помощи, даже минимальные оценки длительности американского лидерства приходилось ещё более уменьшать.
Русские возобновили работу над своими собственными программами ядерных исследований, которые они было положили под сукно, в какой-то период 1943 года, и предположительно под влиянием первых сообщений своих агентов с Запада о "проекте Манхэттен". Но в их усилиях не чувствовалось особой горячки - даже после того как президент Трумэн как бы походя упомянул Сталину на Потсдамской конференции в июле 1945 года, что, мол, Запад закончил работу над 'очень мощным взрывчатым веществом', с помощью которого вполне можно положить конец войне с Японией. Сталин воспринял это сообщение так же походя, как оно было подано - то ли потому, что он решил не выдавать своей тревоги, то ли потому, что искренне не подозревал, насколько мощным покажет себя новое оружие. После того как через месяц это оружие стерло с лица земли два японских города, любые сомнения в голове Сталина рассеялись.
