Б.Акунин
Старое Донское кладбище
Не знаю ничего страшнее и безобразнее действующих московских кладбищ. Они похожи на кровоточащие куски вырванного по живому мяса. Туда подъезжают автобусы с черными полосами по борту, там слишком тихо говорят и слишком громко плачут, а в крематорском конвейерном цехе четыре раза в час завывает хоральный прелюд, и казенная дама в траурном платье говорит поставленным голосом: "Подходим по одному, прощаемся".
Если вас без дела, из одной любознательности, занесло на Николо-Архангельское, Востряковское или Хованское, уходите оттуда не оглядываясь - не то испугаетесь бескрайних, до горизонта пустырей, утыканных серыми и черными камнями, задохнетесь от особенного жирного воздуха, оглохнете от звенящей тишины, и вам захочется жить вечно, жить любой ценой, лишь бы не лежать кучкой пепла в хрущобе колумбария или распадаться на белки, жиры и углеводы под цветником ноль семь на один и восемь.
Новые кладбища ничего вам не объяснят про жизнь и смерть, только собьют с толку, запугают и запутают. Ну их, пусть чавкают своими гранитно-бетонными челюстями за кольцевой автострадой, а мы с вами лучше отправимся в Земляной город, на Старое Донское кладбище, ибо, по-моему, во всем нашем красивом и таинственном городе нет места более красивого и более таинственного.
Старое Донское совсем не похоже на современных гигантов похоронной индустрии: там асфальт, а здесь засыпанные листьями дорожки; там пыльная трава, а здесь рябины и вербы; там бетонная плита с надписью "Наточка, доченька, на кого ты нас покинула", а здесь мраморный ангел с раскрытой книгой, и в книге сказано: "Блаженни плачущие, яко тии утешатся" .
Только не забредите по ошибке на Новое Донское, расположенное рядом, за красной зубчатой стеной. Оно поманит вас луковками церкви, но это волк в овечьей шкуре - перелицованный Крематорий № 1. А у ворот вас улыбчиво встретит каменный Сергей Андреевич Муромцев, председатель Первой Государственной Думы. Не верьте этому счастливому принцу, который, как пчелка, впитал своей жизнью (1850 - 1910) весь мед недолгого российского европеизма и тихо почил до наступления неприятностей, должно быть, совершенно уверенный в победе русского парламентаризма и постепенном обрастании приятными соседями - приват-доцентами и присяжными поверенными. Увы - вокруг сплошь лауреаты сталинской премии, комбриги, аэронавты и заслуженные артисты РСФСР. Пройдет время, и их надгробья со спутниками, рейхсфедерами и звездами тоже станут исторической экзотикой. Но только не для моего поколения.
Нам с вами дальше, в другие ворота, увенчанные высокой колокольней. Москва, которую я люблю, похоронена там. Похоронена, но не мертва.
Впервые я почувствовал, что она жива, в ранней молодости, когда служил в тихом учреждении, расположенном неподалеку от Донского монастыря, и ходил с коллегами на древние могилки пить невкусное, но крепкое вино "Агдам". Мы сиживали на деревянной скамеечке, напротив пыльного барельефа с Сергием Радонежским, Пересветом и Ослябей (он все еще там, хотя, кажется, скоро вернется на стену Христа Спасителя), закусывали азербайджанскую цикуту сладкими монастырскими яблоками, и разговор непостижимым образом все выворачивал с последнего альбома группы "Спаркс" на Салтычиху и с джинсов "супер-райфл" на Чаадаева.
Петр Яковлевич покоился совсем неподалеку от заветной скамейки. Потомкам его могила сообщала о том, кто в Риме был бы Брут, а в Афинах Периклес, один-единственный факт: "Кончил жизнь 1856 года 14 апреля" - и это наводило на размышления.
Что же до Салтычихи, то на ее надгробии время не сохранило ни единого слова и ни единой буквы. Она существовала на самом деле, подольская помещица Дарья Николаевна Салтыкова, замучившая до смерти сто крепостных, - вот единственное, что подтверждала могила. Но чудовища не поддаются дефиниции, устройство их души темно и загадочно, и самый уместный памятник монстру фигура умолчания в виде голого серого обелиска, напоминающего силуэтом загнанный в землю осиновый кол.
В пяти шагах от места упокоения русской современницы маркиза де Сада из земли произрастает диковинное каменное дерево в виде сучковатого креста масонский знак в память поручика Баскакова, умершего в 1794 году. Никакой дополнительной информации, а жаль.
Надписи и неуклюжие стихи на могилах - чтение увлекательное и совсем не монотонное. Это не что иное как попытка материализовать и увековечить эмоцию, причем попытка небезуспешная - скорбящих давно уж нет, а их скорбь вот она:
"Покоится здесь юноша раб божий Николай.
От мира и забот его призвал Бог в рай"
(От безутешных родителей почетному гражданину отроку Николаю Грачеву.)
Или совсем нескладно, но еще пронзительней:
"Покойся милый прах в земных недрах,
А душа пари в лазурных небесах
Но я остаюсь здесь по тебе в слезах."
(Уже не прочесть, от кого кому.)
Но любимая моя эпитафия, украшающая надгробье княжны Шаховской, не трогательна, а мстительна: "Скончалась от операции доктора Снегирева".
Где вы, доктор Снегирев? Сохранилась ли ваша-то могилка? Ох, вряд ли. А тут, на Старом Донском, вас до сих пор поминают, пусть и недобрым словом.
Двадцать лет назад, когда я приходил сюда чуть не каждый день, мало кто заглядывал на это заросшее, полузабытое кладбище. Разве что гурманы москвоведения приведут гостей столицы, чтобы попотчевать их главной кладбищенской достопримечательностью - черным бронзовым Христом, вытянувшимся в полный рост в нише монастырской стены. У ног Спасителя уже тогда не переводились свежие цветы, а меня этот во всех отношениях замечательный памятник русского модерна совсем не трогал - очень уж изящен и бонтонен.
Грешен - не люблю достопримечательностей. Очевидно оттого, что они слишком отполированы взглядами, про них и так всё известно, в них нет тайны. На указателях Донского могильника можно найти немало известных имен: историк Ключевский, поэт Майков, архитектор Бове, казак Иловайский 12-ый, а к 200-летию Пушкина на множестве безвестных прежде могил появились аккуратненькие таблички, из которых явствует, что всё это родственники и знакомые великого московского уроженца. Я обхожу таблички стороной, они ничего не добавляют к тайне - наоборот, разрушают ее.
