Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Учитесь, ребята, придет ваш черед – поможете нам. Уверены, что вам дадут совсем другие самолеты…

На это очень надеялись и мы сами.

Последний, с кем мы прощались, был дед Анисим – старожил приаэродромной зоны. Он всегда нас чем-нибудь угощал, был с нами ласков, приветлив. Встретишься, бывало, с ним – и чем-то родным, домашним повеет на тебя. Мы любили его.

И вот прощание.

Молчим. Все понятно без слов.

– Когда вы летали – мы были спокойны, – говорит дед Анисим.

Понятно: курсантские полеты-учебные. А сейчас начнутся боевые.

Уходим грустные.

– Мы вернемся, дедушка! – говорим на прощание.

– По-иному быть не может – супостат сломает себе хребет, – отвечает дед.

В его словах – твердая убежденность. Она передается нам.

– До встречи, дедушка!

– До встречи, сынки!

Когда потом оглянулись – дед Анисим стоял у забора и смахивал ладонями слезы с морщинистых щек.

Его образ много раз оживал в моей памяти. Я испытывал чувство ответственности перед простым человеком-тружеником. Наверное, он олицетворял для меня весь наш великий народ…

Покидали Батайск с тяжелым чувством. Фашисты уже под Ростовом. Туда идут один за другим эшелоны с техникой, воинскими частями. Все – на фронт, а мы – в тыл, да еще глубокий. От сознания этого на душе становилось как-то неуютно. Но мы не распоряжались своей судьбой.

Нам оставалось лишь завидовать летчикам-инструкторам, которые отправились на передний край. Одну из эскадрилий возглавлял капитан Богданов – глубоко уважаемый мною человек.

Мы ехали долго. Наконец прибыли в пункт назначения. Вышли из теплушек – жарко, горы вокруг, внизу – ярко-зеленая долина.

Это был Азербайджан.

Вот куда занесли меня курсантские пути-дороги!

Там, где нас высадили, не было ничего, кроме ровной площадки.

– Начнем с нуля, – сказал летчик-инструктор Виктор Коноваленко.

Так оно и было. Сами заготавливали лес, строили жилые помещения, оборудовали летное поле.

В это время к нам редко и с большим опозданием поступали газеты, радио не было.

А слухов всевозможных – хоть отбавляй. Я потом не раз убеждался: где отсутствуют официальные источники информации – там властвуют слухи. Кем они распространяются – трудно сказать; только замечена одна общая особенность: слухи почти всегда тревожат людей, приводят их в уныние, а порой даже сеют панику.

Когда мы уже освобождали Украину, мне жители села Близнецы показали сохранившийся у них агитплакат первых дней войны, на котором была изображена старуха с выпученными от страха глазами, возбужденно шептавшая что-то на ухо другой такой же старухе. За их спинами виднелась лужа, в которой плавают детские кораблики.

Стихотворная подтекстовка высмеивала распространительницу слухов, выдающую эти кораблики за немецкие миноносцы.

Сейчас наивность такого плаката очевидна. Но жители рассказывали, что и такие формы агитации оказывали свое воздействие. Ведь фашисты не брезговали ничем. С помощью лазутчиков они распространяли такие слухи, над которыми иной раз можно только посмеяться. Но когда враг приближался, самый нелепый слух был способен деморализовать человека.

А теперь представьте наше состояние, когда пополз зловещий слух: «Немец прет, вот-вот Москву возьмет!» Мы знали, что уже идут бои на окраине Ростова. Ну как тут не встревожишься?

Мы – к инструкторам. Они утверждают: под Москвой фашист сломает зубы. Но толком никто ничего не знает…

Мы работали, строили, а у нас все валилось из рук, и ничего нельзя было поделать. Вот тот случай, когда отсутствие информации угнетает волю, лишает душевного равновесия.

Из состояния уныния были выведены самым неожиданным образом: к нам на аэродром примчался весь взмокший, но с сияющим лицом местный почтальон Рахим. Он, как правило, появлялся, когда узнавал что-то новое. На этот раз в его руках, как флаг, развевалась газета.

– Сталин, Сталин выступил на параде! – радостно кричал он, произнося слова с восточным акцентом.

– Какой парад? Что? Где?

– Смотри, дорогой, вот фотография…

Никогда еще нам не были так дороги газетные строки. Мы с жадностью читали и перечитывали их, стараясь запомнить каждую фразу, каждое слово.

7 ноября в Москве состоялся парад.

С трибуны Мавзолея выступил Сталин.

Все как до войны.

Но… фашистские орды стояли у стен Москвы.

Газета произвела чудо: раз был парад, раз выступал Сталин, войска с Красной площади пошли на фронт – враг будет разбит!

Мы все словно очнулись, за несколько минут стали совсем другими. Все плохое теперь исключалось.

С нами радовался и Рахим. Торжествовал потому, что он, как и мы томился и страдал от неизвестности. И не только он – все его односельчане. Судьба Москвы была всем дорога.

…И вот наш полевой аэродром готов. Первыми «опробовали» его летчики-инструкторы. А мы тем временем изучали район полетов, который существенно отличался от прежних своим горным рельефом и незнакомыми названиями населенных пунктов и рек.

Вскоре начали летать и курсанты. Когда инструкторы убедились, что наши летные навыки восстановлены, сами стали отрабатывать ночные посадки и взлеты. Некоторым из нас, в том числе и мне, «крупно» повезло – нас брали пассажирами. На этом, собственно, и завершилась наша «ночная» подготовка, но позже и она пригодилась.

Ушел от нас комэск Друзь. Его сменил отличнейший командир Сергей Сергеевич Левашов. Он оставил о себе у всех нас исключительную память своей человечностью, заботливой требовательностью, пониманием людей, горячим участием в их судьбе.

С уходом старого комэска мне стало легче жить. Попадало мне от него часто, но не всегда заслуженно.

Как-то после окончания полетов все отправились в столовую, а я со стартовым нарядом остался сдавать наше немудреное имущество. К столовой мы подошли позже остальных. Встретивший нас старшина Кузнецов скомандовал:

– Кругом, марш!

Несправедливость была очевидной. Я к старшине, начал ему все объяснять. Тот злится, не дает слова сказать. И надо же было подойти капитану Друзю.

– За пререкание со старшим – пять суток гауптвахты! – не став разбираться, объявил он.

Вот так у меня снова появилось достаточно времени для размышлений. А они были не из приятных. Да еще навещавшие друзья подливали масла в огонь.

– Прав тот, у кого больше прав, – говорили они, выражая мне сочувствие.

Я не мог с этим согласиться, потому что уже успел узнать разных командиров и понял: все зависит от человека, наделенного, властью, от его личных свойств и качеств. Была уверенность: человек, севший не в свои сани, долго в них не продержится. Эта уверенность основывалась на той школе воспитания, которую я успел пройти. Отец мой, идеал честности и справедливости, учил меня никогда не кривить душой.

– Иначе не знать тебе людского уважения, а без него – жизнь не жизнь.

Эти же истины постигал я и от учителей, рабочих. И видел, что непорядочность, душевная глухота, черствость, мстительность, как правило, не прощались, не оставались безнаказанными.

Одного не знал я еще тогда, что такие люди, прежде чем сама жизнь выведет их на чистую воду, способны принести немало зла. Война и в этом отношении преподнесет мне весьма поучительные уроки.

Вторичный арест мог закончиться исключением из училища. Этого я больше всего боялся, переживал. Конец моим душевным страданиям положил капитан Богданов.

– Летать будешь, Скоморохов, – сказал он. – Все уладится…

Мы продолжали раскалывать тишину окрестных гор непрерывным гулом своих самолетов. Летали без ограничений, сколько могли – время торопило нас. Летали и пристально следили за всем происходящим на фронтах, в стране.

Здесь, вдали от кровопролитной войны, произошло событие, глубоко растревожившее нас, наполнившее наши сердца еще более острой ненавистью к фашистам.

Мы прочли очерк Петра Лидова «Таня», увидели снимок казненной отважной партизанки.

Мы читали очерк все вместе, переживали, вдумывались в каждую строку.

4
{"b":"47373","o":1}