— Пойдем на спор — подшибу нырка! — сказал кто-то из парней и бросил гальку.
Она упала метрах в пяти от цели, да парень вовсе и не целился.
— Дурачок! — захохотал другой. — Смотри!
Камень полетел вверх очень высоко и рухнул в воду за нырком, подняв фонтан.
— Разве так бросают в нырков?! — закричал кто-то еще из парней, задыхаясь от хохота, и пустил гальку в сторону нырка «блинчиками».
— Вот смотрите — бросает железная рука! — еще кто-то из них швырнул здоровенную булыгу и сильно промазал, зато шуму и брызг получилось много.
— А я из пулемета, из пулемета! — пятый выпустил в нырка один за другим целый заряд камешков.
Над пляжем проходила набережная, и гуляющие стали останавливаться, привлеченные великим шумством. Там, по набережной в Сочи, гуляют представители всех часовых и климатических поясов, и в силу различных исторически и психологически сложившихся темпераментов разные представители реагировали по разному. Одни громко возмущались, другие молча возмущались, третьи соображали, что делать с нырком, если его подобьешь — жарить что ли? Говорят, они не особо вкусные, мясо жесткое, рыбой пахнет. В воду выбросить — пусть выживает на природе. В природе есть циклы, он в циклах выживет отлично или погибнет. Можно юным натуралистам в школьный кружок отдать, потому что в зоопарк не возьмут: порода не редкая, массовая порода пернатых друзей.
— Ребята, давай на коду! А то еще попадем! — кричал, хохоча, один из лабухов, а сам все бросал и бросал, не мог остановиться.
— Попадем — зажарим! — хохотал другой.
— А кто жрать-то будет?
— Адька срубает! Ему всегда мало! — крикнул Серго.
— А ты, Серго, уже не потянешь, а?! — взвизгнул Адик. — Зубы уже не те, да?!
Среди общего свиста и хохота эти двое вдруг остановились и посмотрели друг на друга в упор.
— Поди на конюшню и скажи, чтоб дали тебе плетей, — процедил Серго свою любимую шутку, которая много лет уже восхищала всех ребят во всех составах, где он когда-либо работал.
Град гальки поднимал фонтанчики вокруг нырка, как будто его обстреливало звено истребителей. Нырок же покачивался невредимый и, очевидно, не понимал опасности. Иногда он нырял по-прежнему неглубоко и недалеко и возвращался к своим кругам. Вполне возможно, он полагал, что с ним играют, и, собственно говоря, не ошибался — с ним действительно играли.
Все это дело увидели в бильярдной, которая помещалась в бетонной нише здесь же, на набережной. На всех трех столах прервали игру и стали следить за бомбардировкой. Петр Сигал, девятнадцатилетний студент, потрошитель этой бильярдной, с трудом оторвался от увлекательной игры, потому что партнер его, Динмухамед Нуриевич, отвлекся в сторону моря.
Петр Сигал, студент биофака, юноша бледный и нервный, мало бывал на воздухе, на солнце и спортом никаким не занимался, если не считать бильярда. Бильярд был страстью Петра, и он так натренировался, что найти себе достойного партнера было для него проблемой. Вот он приехал на каникулы в Сочи, вроде воздухом морским подышать, так он и сам себя уверял, но на самом-то деле влекла его уютная бильярдная в нише на набережной, которую он запомнил по предыдущим «гастролям». Каникулы давно уже прошли, но он все выправлял себе с помощью сочинской тети фальшивый бюллетень, день за днем, неделю за неделей, потому что нашел наконец себе достойного партнера хлопкороба Динмухамеда Нуриевича. Среди коричнево-черной пиджачной массы посетителей бильярдной юноша Петр Сигал в ярчайшей нейлоновой куртке выделялся, как нездешняя малоподвижная странноватая птица.
Вот и сейчас он вылетел из ниши на пляж, как неуклюжая яркая птица с бледным лицом. Что заставило его вдруг так горячо и неожиданно для всех и для себя самого в первую очередь вмешаться в эпизод с нырком? Почему вдруг его равнодушное длинное горло перехватило кольцо сочувствия к мелкой морской твари и страха за ее судьбу? То ли вспомнил вдруг заброшенный биофак и вообще чудо живой природы, изучению которой собирался до бильярда посвятить жизнь, то ли вдруг рисунок нынешней партии с Динмухамедом Нуриевичем подготовил этот эмоциональный взрыв — так или иначе Петр Сигал взорвался.
Он по-верблюжьи перепрыгнул через парапет и стал метаться среди музыкантов, хватать их за руки:
— Не смейте! Не смейте в водоплавающее! Зачем оно вам?! Прекратите!
— Эй ты! Чего лезешь? Уйди, лопух!
Слегка ему дали по шее, слегка ногой под зад, но он все метался и орал что-то невразумительное, наседал грудью, длиннющие волосы развевались, очи горели. Явно напрашивался.
— Поди на конюшню, — сказал ему Серго. — Скажи, чтоб дали тебе плетей.
Камни, однако, летели в нырка все реже и реже. Парни поскучнели, все это вдруг показалось им скучным и дурацким. Бросали уже просто так, для самолюбия. Тут как раз все и увидели, как один камушек средней величины угодил точно в голову нырку и как тот сразу же был убит.
Петр Сигал сел на гальку и, словно забыв сразу про свою битву, вперился горячим взглядом в горизонт.
— Пошли, пошли, ребята, — сказали друг другу музыканты.
Они забрали свои куртки и сумки и медленно пошли на набережную, с набережной — на лестницу, с лестницы — на бульвар. Гуляющая публика еще некоторое время провожала взглядами живописную группу, а потом вернулась к прогулке, к оздоровительному дыханию и неутомительным разговорам.
— Кто утку убил? — спросил кто-то из музыкантов.
Остальные забормотали:
— Черт его знает, вроде не я. Все бросали. Черт знает, кто попал. Все мы утку угробили. Да подумаешь, ерунда какая — уточка. Их тут миллиард, если не больше… Комара, скажем, давишь, не жалко…
— Все-таки противно, парни, — сказал Серго. — Согласитесь, что произошла какая-то дурацкая история. Абсурдная, паршивая история, и подите вы все на конюшню…
— А ты-то сам?! — повысил тут же голос Адик.
— И я сам пойду на конюшню и скажу, чтобы дали мне плетей.
Адик совсем уже огорчился и взял старшего товарища за руку. Заглянул в глаза:
— Да брось ты, Серго. В самом деле, вот еще повод для хандры!
— Да ладно, ладно, — пробормотал Серго, смущенный таким сочувствием.
Они пошли дальше молча и больше уже не говорили про «утку», хотя у всех оставался какой-то стойкий противный вкус во рту, как бывает, когда ненароком съешь в столовой что-нибудь недоброкачественное, и они, не сговариваясь, завернули за угол гостиницы «Приморская» и там в буфете выпили по стакану вина, перебили гадкий вкус и все забыли.
Юноша Петр Сигал продолжал неподвижно сидеть на пляже, и Динмухамед Нуриевич счел нужным подойти к партнеру, развернуть на гальке носовой платок и сесть рядом.
Динмухамед Нуриевич в погожие дни гулял по курорту в прекраснейшем официальном костюме со знаками отличия на обоих бортах. На голове носил твердую фетровую шляпу. Тюбетейку Динмухамед Нуриевич обычно надевал в дни крупных собраний, чтобы создавать пейзаж для кинохроники, в жизни же предпочитал европейский головной убор.
— Принципиально говоря, очень тебя понимаю, Петька, — сказал он юноше. — Бильярд иногда вызывает отрицательную реакцию, отрыжку вот здесь, под кадыком, если принципиально говорить. Я вспоминаю тогда про плантации белого золота. Тебе, Петька, надо ко мне в колхоз приехать. Я тебе сабзы дам, дыню дам, редиску дам, плов дам, кошму дам, мотоцикл дам, будешь с дочкой кататься. Динмухамед Нуриевич очень симпатизировал юноше, хотя тот выиграл у него довольно много денег.
Черноморская волна тем временем подкатывала все ближе и ближе к пляжу убитого нырка с бессильно болтающейся головой. При ближайшем рассмотрении можно было заметить, что камень попал ему не в голову, а перебил шею.
Вечером мы с Екатериной пошли в концерт. Так вдруг собрались, ни с того ни с сего. Гуляли по городу, увидели афишу «Вечер советской и зарубежной песни: лауреаты всесоюзного конкурса артистов эстрады Ирина Ринк и Владимир Капитанов в сопровождении вокально-инструментального ансамбля „Сполохи“, Москва». Я вдруг подумал: может быть, там играют те самые лабухи, которых мы видели утром на пляже, в том числе и Серго? Интересно послушать, как сейчас играет Серго, да и вообще любопытно узнать, что сейчас собой представляет эстрада. Я пригласил Екатерину, и она неожиданно мигом согласилась. Впоследствии выяснилось, что про лабухов тех она к вечеру и думать забыла, и эстрада ее не очень интересовала, а просто она хотела продемонстрировать новое платье.
