-- Самая паршивая часть этой истории состоит в том, что народ не верит моему пению.

-- Господи, что это значит? -- воскликнули мы. -- Вы говорите в аллегорическом смысле?

-- Нет, в буквальном. Всякий раз, как я начинаю свое феноменальное пение, публика бывает ошарашена, полностью захвачена, задыхается от восхищения. Однако через пять-десять минут она начинает обмениваться взглядами, а потом и ухмылками. Не успею я достичь зенита в своем апофеозе, как они начинают уходить. Если хотите, я вам продемонстрирую этот феномен прямо сейчас. Хотите, спою?

-- Сделайте одолжение, --?сказали мы. -- Я уверен, что народ Адамс-Моргана оценит ваше пение по достоинству.

-- Я спою "Вокализ" Рахманинова, -- предложила она.

-- Все что угодно, только не это! -- взмолились мы. -- Это не очень хорошо для диабетиков.

-- Нет, я спою "Вокализ", -- сказала она категорически. -- Верьте не верьте, я долго мечтала спеть именно эту пьесу именно на этом углу рассказа.

С первыми же звуками ее пения проповедник и саксофонист прекратили свою деятельность, а прохожие остановились как вкопанные, под напором неслыханного обаяния. Сержант Боб Бобро остановил движение, а доктор Казимир Макс поднял руку, призывая свою паству к молчанию. "А-А-А, -- пела бэби Кассандра и продолжала: А-А-А". Ее пение очаровывало и обезоруживало, то есть опутывало чарами и отбирало оружие, оно было почти невыносимо. Публика стала обмениваться взглядами. Некоторые ухмылялись, как будто выказывая последнее жалкое сопротивление. Внезапно кто-то встал и с грохотом перевернул столик, и с хряканьем отшвырнул свой стул. Это был наш властитель дум в его ветхозаветном одеянии: "Она нас заклинает, как змей, люди добрые! Она нас чарует! Я протестую против чар ея! Мы ведь не змеи! Мы люди, сторонники психоанализа!"

Вокруг был слышен ропот толпы. Сержант Бобро капитулировал и возобновил траффик. Кто-то прошептал в одно из наших ушей: "Ах, если бы только децибелы очарования остались на этом уровне! Народ бы постепенно привык к ним! Я молюсь, чтобы они не пошли выше!" Это был коммодор Крэнкшоу, бледный и драматичный. Его выцветшие голубые глаза, повидавшие немало морских сражений, не отрывались от поющего отверстия бэби Кассандры: "Прошу тебя, дитя, утихомирь свои децибелы очарования!" Однако амплитуда децибелов очарования продолжала нарастать.