Соседи сверху не заливали её и особо не беспокоили, пока молодые не затеяли перестановку мебели и не установили брачное ложе прямо над ней. Вот тут начались уже другие звуки: шум от соседских любовных игр, возня, скрип кровати, сладостные стоны и крики во время соития.

Отголоски чужого сладострастия донимали Кузьминичну ни меньше, чем когда-то соседский топот. И натерпевшись вдоволь этих ночных звуков, она перебралась с дивана в проходной комнате в спальную, где раньше обитал её сын.

– Хоть здесь укроюсь от блядства вашего… – ворчала Кузьминична. – Жила б в одной комнате – точно умом рехнулась!

Но скоро в её жизнь вернулись старые, ещё не позабытые звуки… Наверху возникали ссоры – доносились крики, ругань и даже плач жены соседа.

«Неужто бьёт?!.. И чего ждать от этого… урода, – размышляла Кузьминична. – Правильно люди в старину говорили – дай, Бог, детей и в них толк!.. А толка нет – не жди ничего путного!»

Сама Кузьминична выходила замуж в ту пору, когда поколотить жену считалось делом не таким зазорным, а для многих и вовсе привычным. Но она перед свадьбой предупредила своего избранника: «Коли раз пальцем тронешь – сразу уйду!»

И хотя жизнь ей досталась нелёгкая, и отношения с мужем и сыном были непростыми, а порою обострялись до предела, но никто из них даже не замахнулся на Кузьминичну. А когда они были молодыми, то муж в минуты нежности часто называл её Любаней. Да и сын, в честь матери, назвал свою дочку Любой, и всё это согревало душу Кузьминичны, когда былое всплывало в памяти.

– Деньги… Всё деньги! – слыша соседскую брань, говорила Кузьминична и была права.

Непутёвый сосед временами где-то работал, но подолгу нигде ни задерживался. Мамаша-торговка вышла на пенсию, превратившись из денежной коровы в обычную бедную овцу… И доить её, как прежде, избалованный сынуля не имел возможности. А что-то поменять в своём характере, в образе жизни – так на это ни ума, ни воли у соседа, видимо, уже ни хватало.

Соседская жена что-то предпринимала, пытаясь обуздать его тягу к выпивкам, и старалась, наверное, как-то повлиять на праздного и ленивого супруга. Но все её усилия оборачивались лишь временным затишьем.

Кузьминична, занимаясь делами на кухне, иногда произносила вслух свой житейский диагноз, как приговор:

– Поздно, милая!.. С ним мамаша не справилась… Куда уж тебе, пастушка, с этим бараном упрямым сладить!.. Чего с тупаря возьмёшь?! – да ничего!.. Баран – он и есть баран!

Однако, вспоминая свою несладкую семейную жизнь, жалела в душе соседскую жену, а та однажды не выдержала и ушла от муженька. Что потом творилось с соседом?!.. Так это надо было видеть или хотя бы, как Кузьминична, всё слышать не по своей воле.

С утра пьяный сосед сначала гремел в квартире и топал ногами по полу, а потом настойчиво и беспрерывно звонил то жене, то её родственникам. Он постоянно что-то громко бубнил, чего-то от них требовал, иногда взрываясь и впадая в истерику. Затем, вроде бы успокоившись, кого-то тихо уговаривал, и потом снова начинал ругаться.

В короткие паузы между тишиной и руганью почему-то выскакивал на балкон и чуть ли не орал в телефон:

– Кто?!.. Куда?!.. Она моя женщина!.. Повторяю – она моя женщина!.. Объясните ей… объясните!

Этот многочасовой концерт так надоел Кузьминичне, что она собралась и отправилась в гости к младшей дочке, которая жила неподалёку.

Весь остаток воскресного дня она провела у неё и вернулась домой поздним вечером. А перед сном вышла на балкон, подышать воздухом, но задумавшись, вздрогнула от неожиданности, когда над ней раздался охрипшей мужской голос всё ещё не протрезвевшего соседа.

Он устало, но достаточно громко кому-то доказывал:

– Она моя женщина… Повторяю… Кто?!.. Куда?!.. Она моя женщина!.. Объясните… объясните ей – вы же родитель…

Но в тот вечер, услышав соседский голос, она быстренько убралась с балкона.

Когда во дворе, на скамеечке, не было знакомых тёток и старушек, Кузьминична любила сидеть у себя на балконе. Она наблюдала за дворовыми кошками, забегающими в поисках пропитания бродячими собаками, шумливыми поутру и обычно солидарными в эти похмельные часы местными алкашами. Но особенно она любила наблюдать за проходящими мимо людьми. Она внимательно смотрела на прохожих, что-то подмечая в их облике, походке, а иногда, чему-то удивляясь, покачивала с улыбкой головой.

«Какие все разные, – рассуждала Кузьминична, – и ведь у каждого, как свой норов, особая, своя походка… А если присмотреться, то и характер человека по ней несложно понять… М-да!.. Глаза и походка много чего скажут, в чём человек никогда сам ни признается».

Вообще-то, старуха выходила на балкон в последнее время с опаской и не потому, что боялась высоты или сомневалась в его прочности. Просто сосед сверху очень часто курил, сорил пеплом, швырялся окурками, подолгу болтал по телефону. Мог порою высморкаться прямо вниз или рыгнуть с балкона, когда его неожиданно стошнит после пьянки… И всё это сильно Кузьминичне не нравилось.

Недовольная Кузьминична, подметая балкон, куда теперь залетал соседский мусор, иногда приговаривала:

– Хорошо нужду хоть тут не справляет… Ни капли совести у засранца!

Когда-то она жаловалась мамаше соседа, потом стыдила его самого, но всё оказалось бестолку, поэтому Кузьминична выходила на балкон всё реже и с неохотой.

– Молодец, что ушла! – рассуждала вслух Кузьминична про жену соседа. – Так его упыря, душегуба проклятого!.. А чего с ним жить?! – она молодая, глядишь, свое счастье ещё найдёт.

Но спустя некоторое время жена соседа вернулась, и Кузьминична огорчилась этому малоприметному для многих жильцов их подъезда событию.

«Дурёха, ты, дурёха, – мысленно упрекала она соседку. – Неужто ослепла от этого хлыща и ничего не соображаешь?!.. Ах, девка, девка, век плакать тебе от него!»

Однако споры, ругань и топот наверху с возвращением жены соседа поутихли, а сам он снова где-то пристроился. Но Кузьминична не радовалась этим переменам, в которые уже не верила, и на лучшее не надеялась.

Она просто удовлетворилась относительной тишиной и покоем от нынешнего соседского проживания и перестала о них думать. Правда, когда на кухне до неё доносились голоса с верхнего этажа, Кузьминична вспоминала про своих соседей и по привычке иногда задумывалась: «Ведь не зря же люди говорят – два сапога пара… А, может, они такие?.. И не могут уже без друг дружки, а?.. Господь с ними – пускай живут, коли им так хочется, лишь бы не заливали и не топали надо мной!»

Но так продолжалась недолго. И хотя Кузьминичну никто ни заливал, но соседи снова начали шуметь, выясняя отношения между собой. Она же, памятуя о прошлом, на соседские дрязги внимания не обращала. Лишь однажды, после очередного громкого скандала, услышав женский плач, с тревогой подумала: «Видать, опять побил пастушку… Душегуб проклятый!»

И у Кузьминичны возникло желание при встрече с соседкой подсказать ей, чтоб она поскорей и навсегда рассталась с этим бессердечным иродом. Но встретиться с ней во дворе или ещё где-нибудь Кузьминичне не удавалось.

В подъезде поселились несколько новых жильцов, более молодых, чем его старожилы. Кузьминична толком их не знала, поскольку они сторонились других обитателей подъезда. Выходя из своих квартир, чаще старались прошмыгнуть незамеченными – такой была и соседка сверху.

Многие жильцы, кроме Кузьминичны, уже поменяли входные двери по нескольку раз. Только у неё оставалась простенькая и неброская дверь, установленная ещё сыном. И она, поднимаясь по лестницам на свой этаж, иногда удивлённо восклицала, замечая дорогие стальные двери:

– Ишь, ты, как забронировались!.. Теперь, как в этих… сейфах, жить будут!

Всё же один раз соседка ей повстречалась и прошла, как раньше, не здороваясь, а Кузьминична, увидев её, остолбенела – вместо живой, смешливой пастушки мимо неё промелькнуло что-то бесформенное и размытое… Какое-то безглазое существо с пухловато-красным пятном вместо лица. Она так удивилась этому, что совсем забыла про свое желание поговорить с ней.