- Забавно. Такое дело, должен бы собраться народ... А народу нет. Отчего это, по-твоему?
Я пошел прочь. Ему пришлось догонять меня бегом.
В маленьком кафе через дорогу мы заняли столик, и Джонатан Барнс (он и сам не мог бы объяснить, почему злится) закричал:
- Поживей там! Меня ждет работа!
Подошел Уолтер, хозяин, с потрепанным меню в руках. Поглядел на меня. Я ему подмигнул.
Уолтер поглядел на Барнса.
- "Приди ко мне, о мой любимый, с тобой все радости вкусим мы", - сказал Уолтер.
Барнс захлопал глазами:
- Что такое?
- "Зови меня Измаилом", - сказал Уолтер.
- Для начала дай нам кофе, Измаил, - сказал я.
Уолтер пошел и принес кофе.
- "Тигр, о тигр, светло горящий в глубине полночной чащи!" - сказал он и преспокойно пошел прочь.
Барнс круглыми глазами посмотрел ему вслед.
- Чего это он? Чокнутый, что ли?
- Нет, - сказал я. - Так ты договори, что начал в библиотеке. Объясни.
- Объяснить? - повторил Барнс. - До чего ж вы все обожаете рассуждать. Ладно, объясню. Это грандиозный эксперимент. Взяли город на пробу. Если удастся сжечь здесь, так удастся повсюду. И мы не все подряд жжем, ничего подобного. Ты заметил? Мои люди очищают только некоторые полки, некоторые отделы. Мы выпотрошим примерно сорок девять процентов и две десятых. И потом доложим о наших успехах Высшей правительственной комиссии...
- Великолепно, - сказал я.
Барнс уставился на меня:
- С чего это ты радуешься?
- Для всякой библиотеки головоломная задача - где разместить книги, сказал я. - А ты мне помог ее решить.
- Я думал, ты... испугаешься.
- Я весь век прожил среди Мусорщиков.
- Как ты сказал?!
- Жечь - значит жечь. Кто этим занимается, тот Мусорщик.
- Я Главный Блюститель города Гринтауна, штат Иллинойс, черт подери!
Появилось новое лицо - официант с дымящимся кофейником.
- Привет, Китс, - сказал я.
- "Пора туманов, зрелости полей", - отозвался официант.
- Китс? - переспросил Главный Блюститель. - Его фамилия не Китс.
- Как глупо с моей стороны, - сказал я. - Это же греческий ресторан. Верно, Платон?
Официант налил мне еще кофе.
- "У народов всегда находится какой-нибудь герой, которого они поднимают над собою и возводят в великие... Таков единственный корень, из коего произрастает тиран; вначале же он предстает как защитник".
Барнс подался вперед и подозрительно поглядел на официанта, но тот не шелохнулся. Тогда Барнс принялся усердно дуть на кофе.
- Я так считаю, наш план прост, как дважды два, - сказал он.
- Я еще не встречал математика, способного рассуждать здраво, - промолвил официант.
- К чертям! - Со стуком Барнс отставил чашку. - Никакого покоя нет! Убирайся отсюда, пока мы не поели, ты, как тебя - Китс, Платон, Холдридж... Ага, вспомнил! Холдридж, вот как твоя фамилия!.. А что еще он тут болтал?
- Так, - сказал я. - Фантазия. Просто выдумки.
- К чертям фантазию, к дьяволу выдумки, можешь есть один, я ухожу, хватит с меня этого сумасшедшего дома!
И он залпом допил кофе, официант и хозяин смотрели, как он пьет, и я тоже смотрел, а напротив, через дорогу, в чреве чудовищной топки полыхало неистовое пламя. Мы молчали, только смотрели, и под нашими взглядами Барнс наконец застыл с чашкой в руке, по его подбородку стекали капли кофе.
- Ну, чего вы? Почему не подняли крик? Почему не деретесь со мной?
- А я дерусь, - сказал я и вытащил томик Демосфена. Вырвал страницу, показал Барнсу имя автора, свернул листок наподобие лучшей гаванской сигары, зажег, пустил струю дыма и сказал: "Если даже человек избегнул всех других опасностей, никогда ему не избежать всецело людей, которые не желают, чтобы жили на свете подобные ему".
Барнс с воплем вскочил, и вот в мгновение ока сигара выхвачена у меня изо рта и растоптана, и Главный Блюститель уже за дверью.
Мне оставалось только последовать за ним.
На тротуаре он столкнулся со стариком, который собирался войти в кафе. Старик едва не упал. Я поддержал его под руку.
- Здравствуйте, профессор Эйнштейн, - сказал я.
- Здравствуйте, мистер Шекспир, - отозвался он.
Барнс сбежал.
Я нашел его на лужайке подле старинного прекрасного здания нашей библиотеки; черные люди, от которых при каждом движении исходил керосиновый дух, все еще собирали здесь обильную жатву: лужайку устилали подстреленные на лету книги-голуби, умирающие книги-фазаны, щедрое осеннее золото и серебро, осыпавшееся с высоких окон. Но... их собирали без шума. И пока длилась эта тихая, почти безмятежная пантомима, Барнс исходил беззвучным воплем; он стиснул этот вопль зубами, зажал губами, языком, затолкал за щеки, вбил себе поглубже в глотку, чтобы никто не услышал. Но вопль рвался вспышками из его бешеных глаз, копился в узловатых кулаках - дадут ли наконец разрядиться? прорывался краской в лицо, и оно поминутно бледнело и вновь багровело, когда он бросал свирепые взгляды то на меня, то на кафе, на проклятого хозяина и наводящего ужас официанта, который в ответ приветливо махнул ему рукой. Огненное идолище, урча, пожирало свою пищу и пятнало гаснущими искрами лужайку. Барнс, не мигая, глядел прямо в это слепое желто-красное солнце, в ненасытную утробу чудовища.
- Послушайте, вы! - непринужденно окликнул я, и люди в черном приостановились. - По распоряжению муниципалитета библиотека закрывается ровно в девять. Попрошу к этому времени кончить. Мне не хотелось бы нарушать закон... Добрый вечер, мистер Линкольн.
- "Восемьдесят семь лет..." - сказал, проходя, тот, к кому я обращался.
- Линкольн? - Главный Блюститель медленно обернулся. - Это Боумен, Чарли Боумен. Я тебя знаю, Чарли, поди сюда! Чарли! Чак!
Но тот уже скрылся из виду; в печи пылали все новые книги; мимо проезжали машины, порой кто-нибудь меня окликал, и я отзывался; и звучало ли "Мистер По!", или просто "Привет!", или какой-нибудь хмурый маленький иностранец оборачивался к примеру, на имя "Фрейд", - всякий раз, как я весело окликал их и они отвечали, Барнса передергивало, будто еще одна стрела глубоко вонзалась в эту трясущуюся тушу и он медленно умирал, втайне истекая огнем и безысходной яростью. А толпа так и не собралась, никого не привлекла необычная суматоха.
