— О, да! Даже в это роковое время нашествия! — воскликнул Рахманинов и вдруг, словно сжавшись от какой-то боли, буквально упал в кресло, тихо проговорив: — Увы, эта мечта несбыточна. Вашему вождю Сталину моя музыка почему-то не нравится. Я уже вел переговоры с послом господином Уманским. Он одобряет мое желание и знает, что я никогда не был врагом советского народа. Моя музыка — гимн человеческому разуму, доброте, мужеству, борьбе за счастье, свободу…

Разговор был трудным, и мучительным. Рахманинову нелегко было понять нас, а мы, хотя и попытались, никак не могли подавить в себе недоверие к человеку, покинувшему свою Родину. Не понимали мы. и того, что перед нами был действительно великий русский композитор.

Прощаясь, Рахманинов сказал, что специально приехал в Сиэтл, и оставил нам визитную карточку с приглашением на свой концерт. Мы не были меломанами, но на концерт пошли, и музыка Рахманинова тронула наши души. Мы словно услышали в ней горячую веру композитора в людей, в победу над силами зла.

Шли дни. Теперь мы уже без особого интереса знакомились с сообщениями газет о том, что русские летчики совсем не дикари, они подтянуты, внимательны к собеседнику, скупо, но четко излагают свои мысли и даже привычно используют за столом ножи и вилки, при еде не чавкают и не плюют на пол, обладают завидным аппетитом, но кушают с достоинством, не проявляя жадности. Солнечная, жаркая осень, дружеские отношения, встречи, яркий неоновый блеск прекрасного города — все осточертело. Враг подходил к Москве! Понимая наше состояние, посол Уманский вторично запросил Москву о сроках нашего возвращения, а потом сообщил, что, вероятно, нам придется включиться в работу миссии по отбору техники. Тогда с его разрешения дали от себя радиограмму по дипсвязи, где объяснили, что на фронте от нас будет больше пользы, чем здесь, в США.

И наконец 17 октября приходит «добро» на старт в Москву. А 20 октября, под вечер, мы уже ходили по родным сугробам темного Анадыря.

В Архангельске, в штабе ПВО, нам сообщили, что Москва разрешает прилет только до 14 часов. Весь путь домой мы прошли на бреющем, маскируясь в складках местности, — трасса была под контролем фашистских истребителей, а небо было безоблачным и ясным. Но вот наша «летающая лодка» бросила якорь в Химкинском водохранилище. Мы — дома. Чрезвычайный рейс — первый транспортный перелет в Америку — был выполнен.

А как же с самовольно измененным маршрутом? Все обошлось. Правда, нас жестоко пожурил Папанин, которому, вероятно, в свою очередь, досталось «наверху». Но рейс был словно забыт — ни наказания, ни наград…