На трибунах было удивительно тихо. Павел повторил прыжки.
Что тут началось! Толпа кричала, вопила, рукоплескала:
– Браво, летчик! Силен, морячок!
Муж оставил лошадь, поднял с земли фотоаппарат, снятый с плеча перед скачкой и, дружески распрощался с командиром-кавалеристом.
– Будь добрее к ней, командир, она в беде не подведет…
Вечером я узнала от Павла, что в гражданскую войну он был лихим рубакой в дивизии Павла Дыбенко2, где комиссаром была Александра Коллонтай3 и воевал на Южном фронте. Сформировав дивизию, Дыбенко сменил морской бушлат на черкеску, а Павел расстаться с бушлатом и бескозыркой не захотел, считая, что в стремительной конной атаке моряк на лошади вдвое страшен врагу. Павел вспомнил вот такую же рыжую лошадку, которая, сама умирая, спасла ему жизнь.
Случилось это так: вырвавшись вперед и будучи отсеченным от своих конников, очутился он среди десятка злых гайдамацких сабель, и острая сталь, свиснув, прошла на дюйм от затылка. Лошадь в это время взбрыкнула, и сабля, не потеряв силу замаха, отрубила ей хвост по самую репицу4. Обезумевшая лошадь дикими скачками вынесла всадника из неравной схватки, принесла к своим и тут же рухнула, обескровленная. Павел, как погибшему другу, закрыл ей глаза, поцеловал в ещё теплый храп5.
Рыжая лошадь на футбольном поле напомнила мужу его храбрую боевую лошадку. Может быть, эту историю и прошептал он в лошадиное ухо перед тем, как взять барьер…
В этот же вечер я узнала многое из его жизни.
Дедушку Павла выслали в Сибирь за участие в восстании польских патриотов 1863 года. Там он обосновался с женой, тоже полячкой. Их сын, Игнатий Осипович Гроховский, окончательно прижился в России, переселившись поближе к городу Тверь, в Осташково, где и встретил Анастасию Власьевну, ставшую его женой.
У них было уже шестеро детей, и все мальчики, когда родился Павел. Произошло это на станции Вязьма, где тогда начальником работал отец.
Он ждал девочку, поэтому, когда ему сообщили о рождении еще одного сына, ответил грубо, отмахнувшись:
– Пошли к черту с вашим сыном!
Дочку он все-таки дождался, Катеньку, самая младшенькая была самой любимой в семье.
Из восьми детей у Гроховских осталось в живых только четверо – Павел, два его брата и Катя.
В Твери Павел окончил четырехклассную школу и перешел в реальное училище, но пробыл там всего два года. Жизнь заставляла работать, и, уехав в Москву, он стал учеником аптекаря.
В 1917 году записался добровольцем в Ревельский отряд революционных моряков. Защищая Петроград, участвовал в боях под Пулковом. Служил рядовым матросом в Особом береговом отряде при Народном комиссариате по морским делам, когда наркомом стал Дыбенко. Этот отряд нес вахту по охране Москвы, и командовал им бесстрашный Николай Антропов. С 1919 года Павел – коммунист. Всю гражданскую войну сражался в составе красных частей под командой Павла Дыбенко, потом Ивана Кожанова.
Коробка маузера у Гроховского была красной, сам покрасил, чтобы ни у кого не возникало сомнения, на чьей он стороне. Любил поплясать, читать стихи и петь у костров на бивуаках – и вдруг исчезал среди общего веселья, и мало кто знал, что он напросился в разведку.
В пеших атаках под пулями не ложился. В конных – не оглядывался назад. В одном из таких боев, грудь в грудь, и вынесла его из рубки рыжая лошадь.
В двадцать лет выбрали Павла командиром роты. Оказалось, что, кроме горячего сердца, у парня есть еще и «царь в голове». Дыбенко, обсуждая со штабными какую-нибудь хитроумную операцию против белого воинства, нередко сажал рядышком с собой Павла. И когда решение было принято, выходил с ним полюбоваться звездами.
– Ну как, комроты, правильно мы накумекали? Скажи пару слов.
Честолюбивый Павел зря рта не раскрывал, говорил только по делу.
А за одну операцию, где подсказка молодого командира привела к большому успеху, протянул ему командир дивизии новенький маузер с надписью на рукоятке: «Павлу Гроховскому от Павла Дыбенко». Это оружие хранилось у нас до 1937 года.
Не раз Павел был на краю гибели, но находчивость и отвага, а может быть, особое везение спасали его. Как-то, приехав к родным на побывку, он неожиданно попал в водоворот эсеровского мятежа. Близкий товарищ детства выдал его заговорщикам, а те приговорили большевика Гроховского к расстрелу. Получилось так, что вел его в тюрьму молоденький конвоир. Время было тяжелое, конвоир голодный. Шли мимо трактира.
– Слушай, браток, – сказал Павел, – зайдем, отведаем яичницы, да и выпить не мешает. Деньги у меня есть.
«Браток» поколебался немного и штыком подтолкнул Павла к дверям трактира.
– Только я тебя свяжу.
– Я что ж, как свинья из лоханки лопать буду?
– Тогда в угол к стенке садись.
Им принесли еду, обильную, арестант на деньги не поскупился.
– Ты, браток, закусывай, пей, а я на минутку в гальюн загляну, – сказал Павел и решительно встал.
Ни «да», ни «нет» солдат вымолвить не успел, рот его был набит до отказа. Павел быстро вышел из зала, и когда конвоир вскочил, промедлив, бросился за ним, он уже скрылся через заднюю дверь трактира.
Из Твери выбрался на лошади, прихватив ее, подседланную, около штаба мятежников. Пыль проселочных дорог заметала его следы.
Скорее на фронт. Жаль, не удалось попрощаться с родными…
Гроховского с небольшим отрядом моряков откомандировали на суда Волжской флотилии. И тут они не посрамили честь балтийцев. Но война – это не ежечасные схватки, сражения, выпадает и свободное от боевых забот время, случаются затишья. И тогда вытаскивал Павел из кубрика тюфячок, бросал на палубу в укромном месте. Днем видели его там с книжкой в руках. Книжки и журналы занимали половину его окованного медью матросского сундучка. Интересовала его техническая литература, истории создания и описание кораблей и самолетов. И не восхищался он тем, что узнавал. Многие из конструкций казались ему нецелесообразными. Не признавал он прямых углов в движущихся машинах, «тупых лбов», как он выражался, видя прямоугольные надстройки на пароходах. Немножко рисовал катера и пароходы с натуры, только получались они у него непохожими: дымовые трубы он скашивал по ходу судна, орудийные башни рисовал каплевидными, корпуса судов удлиненными, хищно устремленными вперед.
Однажды в отряд Волжско-Камской флотилии, где служил Павел, на двухместном гидроплане прилетел с донесением летчик. Уж как обхаживал его Павел, упрашивал покатать. Летчик ссылался на горючее в баках:
– В обрат до Астрахани не хватит.
Уговорили летчика не спешить, отправиться в путь с рассветом. И пока его кормили «как прынца», потчевали душистым чаем, дынями, положили спать на пуховую перину, Павел с группой лихих ребят проник в городишко, занятый белыми, реквизировал там бочку с бензином. В темноте по буеракам тащили ее на санитарных носилках.
Утром обрадованный подарком летчик все-таки прокатил Павла на гидроплане. Однако восторга на лице пассажира не увидел.
– По хорошей дороге я тебя на автомобиле обгоню, – сказал Павел. – Твою птицу можно сбить из рогатки.
Раздосадованный такой неблагодарностью летчик крепко матюгнулся, но быстро успокоился, получив в дар новенький короткоствольный английский карабин с тяжелой пачкой патронов и жбан с самогоном-первачом.
После гражданской войны Павла пригласили в Москву на должность комиссара Черного и Азовского морских побережий. Рекомендовал его Дыбенко. Проработав на этом посту недолго, Павел написал рапорт-просьбу отпустить его на учебу в школу авиационных механиков на моторное отделение.
– Сдав пост высокого ранга, вы желаете быть мотористом? – удивленно спрашивали его.
– Буду летчиком. Военно-морским, – отвечал Павел. – Для меня в летную школу только два пути: или добывать среднее образование, что долго и сложно, или через школу младших авиационных специалистов. Второй путь значительно короче… и приятней, если учесть мою любовь к технике.
