Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Вновь встали передо мной картины жизни в бункере под грудами развалин: страх, гибель, тьма. А я уже за пределами этого ада, Я смотрю на него издалека, я свободен. И в сердце стучит: за какие заслуги?

Почему случай сделал так, что я оказался среди немногих счастливцев, в то время, как другие, с которыми я недавно был вместе, могут только мечтать о таком счастье? Несколько минут - и стена гетто позади. Я вновь влился в поток людей на улице, растворился в толпе праздношатающихся.

Идем с улицы на улицу и попадаем в боковой переулок, на котором стоят всего четыре дома. Переулок почти целый день пуст. Ицхак говорит: "Нам сюда, в дом No 4 по улице Комитетова". Когда мы приблизились к дому, наши провожатые издали взглядом попрощались с нами и пошли дальше.

Мы поднялись на 4 этаж. Постучали - дверь открылась. На пороге - женщина средних лет, аристократического вида. Увидев Ицхака, она улыбнулась и впустила нас. Я снимаю пальто и слышу: женщина шепчет какие-то слова. Вижу: книжные полки на стене сдвинулись с места, а за ними стоят две женщины и мужчина. Здесь тайник, где прячутся евреи. Услышав стук в дверь они скрылись в нише, которая искусно замаскирована книжными полками.

Когда меня приняли как своего, я узнал, что хозяйка дома такая же "арийка", как я и многие другие евреи на арийской стороне. Арийская внешность и прекрасное знание польского языка (два качества, которые не всегда совмещались в одном человеке), помогли этой женщине, Стасе Копик, выдать себя за жену польского офицера, попавшего в плен. Так она представилась соседям, управдому, дворнику, когда сняла квартиру для себя и дочери, выглядевшей, как и мать, чистокровной полькой.

Сняв квартиру, Стася решила сделать "ремонт", и рабочий, свой человек, в одну ночь сделал двойную стену в комнате. Никто из соседей, приходивших к Стасе, не заметил, что комната стала чуть меньше. Вместе с "арийской" дочерью, в комнате поселились еще две дочери и зять, еврейская внешность которых бросалась в глаза каждому и которые спешили, как и я, в укрытие всякий раз, когда кто-нибудь подходил к дому.

Ицхак Ц. был "легальным" квартирантом. Соседи знали, что он жених Зоей дочери хозяйки дома. Он мог свободно приходить и уходить, когда ему вздумается. "Малина" эта сразу стала мне домом, хотя я чувствовал бы себя в большей безопасности, если бы хозяином квартиры был настоящий поляк.

Еще ближе стал мне этот дом, когда я увидел, что хозяйка зажигает субботние свечи: приносит их в нашу нишу и тихонько читает молитву.

О, эти свечи! Далекие и как будто чужие, напоминают они субботние свечи, горевшие у всех на виду, и ветер раздувал их пламя. А вокруг - вся семья сидит, слушает и поет вместе с отцом субботние напевы. На какое-то мгновение воспоминания согревали душу, а потом боль становилась еще острее и глубже.

18.5.1943

Весеннее солнце ранним утром ворвалось в дом и осветило все вокруг. Лучи солнца коснулись меня, когда я был еще погружен в глубокий утренний сон, будто кто-то осветил ярким электрическим светом мои глаза.

Какое это удовольствие: впервые за долгое время я спал в чистой постели!

Все наши быстро оделись и собрали постели, чтобы чужой, войдя в дом, не заметил, не дай Бог, что кроватей в комнате больше, чем должно быть по числу жильцов.

Я позавидовал нашим: у меня не было сил встать, температура поднялась до 40°. Но и оставаться в кровати нельзя было: кто-то может увидеть - и это навлечет подозрение на хозяйку.

Хозяева, конечно, боялись держать у себя (да еще в этих условиях) больного тифом. Я мог заразить кого-нибудь, и тогда пришлось бы вызвать врача. А это опасно для всех нас. Кроме того, мог ли я, больной, с высокой температурой, в случае необходимости так быстро бежать в наше убежище, как здоровые. А если больной умрет, то выдаст всех. Все это и многое другое, о чем вслух не говорили, пугало хозяев.

В этот момент я почувствовал себя обманутым судьбой: она улыбнулась мне тогда, когда я впал в полное отчаяние и в душе сказал себе, что погибну в гетто или в канале, а теперь заставляет меня расстаться с жизнью, и не "естественным" путем, как умирают все евреи на арийской стороне, а лишь из-за отсутствия врача и лекарств.

Я сжал губы и решил в душе, что, когда настанет мой смертный час, я выйду на улицу и там испущу дух, чтобы не навлечь беду на остальных. Казалось, час этот недалек, и все-таки я гнал от себя мрачные мысли. Я гоню их прочь, а они возвращаются. И некому раскрыть душу: Ицхак Ц. ушел по делам Еврейского Национального Комитета, с остальными жильцами я еще не так близок, да и говорить о себе с ними не могу, ибо понимаю, что из-за меня и они могут попасть в беду.

Стук в дверь прервал поток моих мыслей. Все бросились в укрытие. Хозяйка смотрит на меня, как будто спрашивает, смогу ли подняться. Я собираю все свои силы, вскакиваю с постели и, качаясь, как пьяный, бегу в укрытие.

Снова стук в дверь. Хозяйка "не слышит". И только на третий стук отвечает: "Кто там?" Дворник. Хозяйка не спеша открывает дверь. Стенка укрытия едва успела задвинуться за мной, как в комнате раздался грубый голос дворника.

Теперь оставалось только молиться, чтобы непрошеный гость поскорее убрался прочь. Долго стоять в узкой нише, где нельзя даже присесть, невозможно. Надо соблюдать полную тишину: не кашлянуть, не дышать громко. Даже шорох может выдать нас.

А посещения продолжаются. Только избавились от дворника, явилась соседка, потом какой-то чиновник, за ним случайный гость, искавший другого соседа, но по ошибке попавший к нам. И каждый раз повторяется "прогулка" по тому же маршруту: в укрытие и обратно - и та же "процедура" открытия двери.

Не всякий гость торопится уйти, как молю я в душе. Некоторые садятся к столу, заводят долгую беседу. Чем нетерпеливее я становлюсь, тем длиннее и обстоятельнее беседа. Одна история сменяет другую, один рассказ тянет за собой другой - и поди кричи, что ты больше не можешь выдержать. И вдруг приходит избавление: гость прощается, но у двери вспоминает новую историю, и разговор продолжается у двери столько же, сколько у стола. И, не дай Бог, хозяйке проявить нетерпение, она обязана быть приветливой с гостем и заставить себя непринужденно болтать на любую тему, даже на "еврейскую". Кстати, "еврейская тема" занимала не последнее место в разговорах поляков, и не все они сочувствовали нам. "Они заслужили эту кару", - такие и подобные им высказывания долетали до нас сквозь тонкую перегородку.

Наконец визиты кончились. Я вздохнул свободно. Теперь можно было выйти из убежища, но новые страхи овладели мной: ночные визиты, они страшнее дневных. Днем мы прислушивались к каждому стуку в дверь, ночью - к гулу моторов на улицах. В ночной тишине, когда движение по улицам запрещено, шум проезжающих машин вызывал беспокойство: наш слух улавливал возникающий далеко звук и напряженно следил за ним, пока он не затихал в другом конце улицы. Иногда казалось, вот-вот остановится у ворот машина с гестаповцами.

Ночь сменялась днем, день - ночью, но для нас это означало лишь смену опасностей.

19.5.1943

Сегодня нашего полку прибыло. Приехала Цивья Любеткин из Ломянок. Итак, у нас теперь трое "арийцев" и пять нелегальных жильцов.

"Халуцианское ядро" заметно выделяется своим поведением. Так, например, другие жильцы "малины" не могут понять, что мы с Цивьей вовсе не родственники, а лишь товарищи по борьбе. Им кажется странным, что она так преданно, как сестра, заботится о "чужом" больном...

*

Находясь в укрытии, мы тесно связаны со всем еврейским подпольем на арийской стороне.

Наша "малина" является центром планирования операций Национального и Координационного Комитетов по оказанию помощи евреям на арийской стороне. Этим ведают Ицхак Цукерман (Техалуц-Дрор), доктор Адольф Берман (левые Поалей-Цион) и Леон Файнер ("Миколай" - Бунд).

В нашем укрытии картотека тех, кто получает денежную помощь. Отсюда тянутся нити ко всем укрытиям, в которых прячутся евреи. Наши связные добираются во все уголки. Некоторые возвращаются с донесениями сюда же, и тогда мы узнаем все новости из первых рук, другие встречаются с Ицхаком в условленных местах, и, вернувшись вечером домой, он делится с нами полученными сведениями.

23
{"b":"46887","o":1}