- Пап, все? Все? - спросил Егор.
- Сливай воду, - сказал я.
Было полвторого.
На стоянке около хозмага, в углу, посреди снующих с хозтоварами англичан, был разбит временный бивак. Солнце пробилось-таки из-за тучек, и крыша нашего "опеля" по кличке "Черная стрела" (скорость не более двадцати миль в час) украсилась мокрыми егоровскими штанами, футболкой, носками и утопленником телефоном, который неожиданно зазвонил.
- Ну? - сказала Жаня. - Много?
- Дак...
Я уткнул микрофон себе в бедро и прошептал детям:
- Будем говорить про щуку?
- Нет! - в один голос ответили дети.
- Не клюет, - сказал я в трубку.
- Я была уверена! - зазвенела Жаня.
- Но мы сейчас опять пойдем, - сказал я. - Еще есть надежда.
- У тебя шестнадцать лет одни надежды, - хмыкнула любимая. - А где улов? Почему к телефону никто не подходил?
- Потому что Егор утонул.
- Я так и знала, - сказала Жаня. - Работаешь тут, работаешь... Матвея кормил? Не вздумай не кормить. До свидания, - закончила она.
До малого озера шли налегке, щука осталась в крапиве под крышкой холодильника в багажнике, но не дошли. Трудно было пропустить местечко под автострадой, где она взяла. Нырнули в кусты, спустились на бережок, насадили. Только забросили, в воздухе произошло следующее. С другого берега, где раньше была база, раздалось громогласное "о-ой!".
- В чем дело? - строгим шепотом сказал я, близоруко прищуриваясь над гладью.
- "Ой" - по-английски значит "эй", - сказал Егор, козырьком приставив ко лбу ладонь. - Раз, два... Человек пять.
- О-ой! - снова заорали на бывшей базе.
- Кому они говорят "ой"? - спросил я дрогнувшим голосом.
- Так они пока дойдут... - сказал Егор.
Я не мог при детях позволить себе нервно засуетиться и перед трудностями отступить. Так и стоял расслабленно с удочкой. На той стороне еще поойкали, и стихло.
- Они кричали слово, которое на зажигалке, которую я нашел. Ну, которую ты отобрал, - сказал Матвей. - На букву "фэ".
- Не слышал, - сказал я. - Ай-яй-яй.
Поплавки трупиками лежали на коричневой глади.
- Ты, наверное, прямо в нее тогда попал, - задумчиво произнес Егор.
- А чего ж ты не попал?
Прошло полчаса. По моим расчетам опасность миновала. Ходу сюда с того конца - минут всего десять. Смотря, правда, каким шагом.
- Хорош, пошли, - сказал я. - Где там твое маленькое озеро с большими лещами?
...Их оказалось шестеро.
- Две тысячи! - сразу объявил приземистый, подступая ко мне.
- Пардон? - отозвался я, делая механический шаг обратно в кусты.
Именно когда я поднялся на тропинку, они проходили мимо. Минутой позже - и никаких встреч. Неожиданные встречи в Англии чреваты неприятностями.
- Француз? - без тени сочувствия наступал приземистый. - Полиция! - Он грозно махнул в сторону хозмага.
Им кажется, иностранец лучше поймет, если сказать погромче. Притом кто такой в Британии иностранец? Француз. Ясно, хочется повысить голос.
- Why? - сказал я, что по-английски означает - "почему?". А кстати, по-грузински означает "эй" и "ой" одновременно.
- Лицензия! - уже очень громко сказал приземистый. - Клуб! Сезон!
Да. Мы нарушили сразу все, что можно нарушить в сфере британской рыбалки. Я покосился на Матвея. Нельзя было ударить лицом в английскую грязь. Но и нельзя было сказать, что про лицензию не знали, потому что дети знали, что мы знали, а обманывать нехорошо.
- О'кей, - сказал я, виновато вздохнул и опустил руки.
Американизм неожиданно произвел впечатление.
- Ол райт, - сказал приземистый. - В другой раз вызову полицию!
Так нас выперли из этого оазиса.
На обратном пути я подавленно молчал.
- Пап, ну и чего там дальше про тайменя? - осведомился с заднего сиденья Егор.
- Каждый день торт... - задумчиво подал голос Матвей. - Этот Сережа тебя, что, очень любил?
Матвей никогда не видел деда Сережу. Но остров Сахалин, шестьдесят тысяч фунтов, таймень до пола и не просто торт, а "Подарочный"... Дед Сережа, думаю, встал перед Матвеем как живой.
- Любил, да, - сказал я. - Так сильно, что тоже однажды выпер. Когда уже с бабушкой в Киев на пенсию переехал... - Я вел машину по узким британским улицам и обращался к зеркалу заднего вида.
Дед повез меня копать на новую дачу: студент из Москвы на каникулах в Киеве - как можно не копать? 1982 год, дорогие товарищи.
На обратном пути с дачи в Киев, поздно вечером, в автомобиле марки "Жигули" я заявил, что не люблю КГБ. Дед нахмурился. Всю жизнь прослужить во внешней разведке, чтобы под конец от любимого внука услышать, что внук это дело не любит. Торты - любит, а КГБ - нет.
- Столько людей пересажать! - с чувством сказал я.
- Откуда ты знаешь? - спросил дед.
- Читал.
- Где читал? Где ты это мог прочитать? Кто тебе, понимаешь, такие книжки подсовывает? Он еще учится в политическом вузе! - Седые кустистые брови деда с разнокалиберно торчащими черными выскочками недобро шевелились над рулем. - Я, пожалуй, дрянь такая, твоему ректору напишу...
- А что, не правда? Как можно сажать за убеждения? - авторитетно сказал я. - И при чем тут "дрянь"? И при чем писать ректору? Вот они - методы. Ты умей спорить спокойно.
- За какие убеждения? - Дед поднял острые плечи, не сводя глаз с полночной трассы.
- За разные!
- За разные не только можно, но и нужно, - отрезал дед. - Ты, может быть, понимаешь, и советскую власть не любишь?
Картошечка на конце дедова носа усыпалась каплями росы.
- М-м... - сказал я.
- Его, щенка, понимаешь, бесплатно учат, бесплатно лечат...
- Беспла-атно? - вскинулся я, всем корпусом развернувшись к водителю. - Да Михайловна всю жизнь налоги платит...
- Какие налоги? - Брови поднялись и выгнулись в мою сторону, словно порыв грозового ветра рванул по верхушкам кустарника.
- Подоходные! - сказал я.
- Куда платит?
- В госбюджет!
На последнем звуке слова "госбюджет" дед затормозил.
- Выходь из машины! - сказал он.
Я пожал плечами, огляделся. Машина воткнулась в обочину неведомой трассы неизвестно в каком медвежьем углу Киевской области.
Я медленно и как мог грациозно полез из автомобиля. Дед в последний момент наклонился, захватил дверную ручку, резко прихлопнул дверь, зацепив край моей неуспевшей руки, свистнул задними колесами и был таков. Мигнул только красными фонариками.
"Ты казала: у недiлю пiдем разом до весiлля. Я прийшов - тебэ нема..." бормотал я, независимо вглядываясь в прелести украинской ночи.
Он не вернулся за мной и больше в эти каникулы нам с Михайловной не звонил. Меня подобрал до Киева грузовик, а на руке возник синяк, пониже указательного: хорошая сталь шла на первую модель "Жигулей".
- Интересно, мама уже дома? - сказал Егор. - Мобильный утопили, на полицию попали, ничего не ели...
- А вы не говорите, - отозвался Матвей. - Я вообще не люблю есть.
- Обманывать нехорошо, - сказал я. - Слушай, а точно! О! Не будем говорить. Входим с постными лицами: "Мама, клева никакого!" Вы отвлекаете Жаню, я кладу зверя прямо в холодильник, вы начинаете ныть, что хочется есть, Жаня лезет в холодильник...
- Здорово! - сказал Матвей. - С какими-какими лицами?
Отрепетировали.
Маневр удался на сто процентов.
- Ой! - сказала Жаня, когда прямо с полки на нее глянула морда. - Что это? Что такое? Купили? Откуда деньги?
Мы переглянулись.
- Ты знаешь, что такое "ой" по-английски? - сказал я. - Это "эй"! Так вот я тебе говорю: эй!
- Врете! - сказала Жаня. - Таких щук не бывает.
- А у нее крючок в губе, - сказал Матвей. - Они с крючками не продаются.
- Ну правда, мам! - сказал Егор.
- А вы потом крючок вставили! - сказала Жаня.
- А где ты в Англии видела в продаже щук? - сказал я.
- Щук? Щук? - Жаня на секунду задумалась. - Да везде!
