- Не скажу! Не скажу!

Когда Эпикур в рабочем пылу использовал ежовые подошвы, женщина, с трудом ворочая языком, предложила:

- В обмен, я согласна, я скажу вам мое число, а вы скажете номер вашей воинской части!

Эпикур вздохнул с облегчением:

- Боже мой, как это просто, рота номер... - он больно прикусил себе язык. В экстазе работы ротный чуть не выболтал профессиональную тайну, чуть не погубил свою диссертацию.

- Скажите цифру, и я скажу цифру!.. Скажите цифру!.. - прошептала студентка. - Просто цифру, я меняю цифру на цифру!..

"А что за цифрой стоит? - злобно подумал Эпикур. - За твоей цифрой не стоит ничего, а что стоит за моей цифрой? Впрочем, за каждой цифрой что-то стоит."

В углу кабинета он обнаружил ефремовского коня, бережно стер с него пыль рукавом, приладил женское седло. Когда женщина по его требованию разделась, на ее розовом мягком теле обнаружилось множество шрамов. Шрамы были от ожогов, порезов, от ударов электричеством, от игл. Некоторые из них были свежими, их прикрывал бактерицидный пластырь, некоторые месячной давности, почти зажившие, были и старые, багровые, совершенно зарубцевавшиеся. Когда женщина расстегнула бюстгальтер, обнаружилось, что левой груди у нее уже нет. На пол упала и покатилась пластмассовая чашечка...

"Число, число? Ерунда какая-то, - думал Эпикур, когда Мишель грубо вытолкнул его в коридор и велел следовать впереди себя. - Число, абстрактное число?! Чушь, она так и не сказала! Это незнание будет мучать меня до самой смерти, благо смерть близка!"

В коридоре полыхали лампы, и было холодно. По кафелю, по ногам ходил тугой ветерок.

"Единственный выход в моем положении - это измена! - стараясь вытеснить идею числа, размышлял Эпикур. Он шел за офицером по лестнице куда-то вниз. - Потом можно будет перепродаться еще раз, но сейчас следует изменить и срочно изменить! Иначе, когда они начнут пытать, ничто меня не спасет!"

- Мечтаете об измене, профессор? - распахивая тяжелую железную дверь и зажигая в комнате свет, спросил Мишель. - Напрасно, и не мечтайте, ничего не выйдет. У вас осталось еще тридцать два часа, я успею с вами проститься.

Он подтолкнул Эпикура к креслу с кожаной спинкой и стал притягивать ротного ремнями. Руки к ручкам кресла, ноги к ножкам кресла. Он подкатил высокое зеркало на колесиках, и поставил его так, чтобы Эпикур мог видеть себя.

- Интересное какое оборудование! - восхитился Эпикур. - Я совершенно с ним не знаком. Скажи, Мишель, мальчик мой, зеркало для того, чтобы я видел собственные страдания?

- Не болтайте, все решено! - сухо сказал аспирант. - Вы убили мою невесту.

- Мало ли, кого я убил на стажировке?! - удивился Эпикур. - Ты, Мишель, припомни хотя бы свою преддипломную практику!

- Ты сжег ее живьем! - Аспирант ухватил профессора рукой за подбородок. - Эпикур, вспомни Аномалию!

- Нет, ты что-то не то делаешь! - Эпикур пытался вырвать свой подбородок из цепких пальцев ученика. - Здесь незачем применять пальцы, здесь нужны клещи! Достань клещи! - Голос профессора звучал все увереннее и увереннее, и аспирант подчинился, полез в ящик с инструментами. - Да нет, не эти! Возьми пошире, чтобы сразу сломать челюсть. И потом, ты ошибаешься, я, конечно, отдал приказ расстрелять и сжечь твою Аномалию, но повесили ее грили! - Широкие зубастые клещи надвинулись на его лицо, Эпикур дернул головой и продолжал уже скороговоркой: - А я, между прочим, труп снял и со всеми почестями захоронил! И, между прочим... - Клещи уже сдавили его челюсть. - Это легко, очень легко проверить.

Мишель швырнул клещи на пол, сделал шаг в сторону и защелкал клавишами внутреннего телефона. С трудом поворачивая голову, Эпикур осматривался. В комнате было небольшое квадратное окно, шкафы и ящики с инструментами, и еще одно такое же кресло, еще одно такое же зеркало и единственная табуретка для палача. Окно, как и следовало ожидать, выходило не на улицу, оно выходило в какое-то другое подземное помещение. В зеркале отражалось лицо Эпикура.

"Если бы вырваться, то можно попробовать взорвать их изнутри", - подумал он.

В зеркале отражался немолодой плотный человек со свалявшимися седыми волосами, налепленными на жирном лице, с синяками вокруг глаз. Человек был одет в изодранный черно-коричневый комбинезон.

- Я не верю! - крикнул аспирант в телефонную трубку. - Она не могла изменить, я сам ее готовил! - голос его мелко дрожал.

"Сгорела, сгорела у мальчика защита! Даже жалко!" - подумал Эпикур, а вслух сказал:

- Мишель, ты должен знать, мой мальчик, она работала сразу на три разведки, и готовил ее не один ты.

Аспирант поморщился, как будто глотнул кислого. Он все сильнее и сильнее вжимал себе в ухо телефонную трубку.

Профессор с замиранием сердца смотрел, как медленно расстегивает у себя на поясе кобуру любимый его ученик, как достает пистолет, как приставляет его к виску.

- Ну! - не удержался Эпикур.

Аспирант грустно посмотрел на него и нажал на собачку.

"Как сентиментально, а впрочем, это готовая научная работа!"

Эпикур оглядывался в поисках выхода. Отражали друг друга зеркала. Умноженные отражениями яркие лампы очерчивали два отражения Эпикура, два отражения мертвеца, лежащего на полу. Отражалась струйка черной крови, медленно выползающая из простреленной головы - черная змейка на разноцветных квадратиках линолеума. И за непроницаемым окном, где-то там, в глубине, высокое мелькание далеких огней, шум шагов сверху и, если прислушаться, эхо далеких взрывов.

Глава 14. ЭПИКУР

Несмотря на свои пятьдесят лет, Эпикур впервые был на стажировке и сразу в должности ротного. Доктрина "от практики к теории" дала профессору возможность продержаться столько лет. В науку Эпикур, как и Вакси, пришел не сразу, не после школы. До двадцати пяти лет, заведуя колбасным заводом, он увлекался обжорством, позже перешел к более экзотическим наслаждениям. И только к тридцати, осознав, что подлинная радость лежит за высокой гранью фетишизма и мазохизма, пришел, как и любой разум, к войне. К войне как единственному способу получения всех видов удовольствия.

За плечами Эпикура были десятки специальностей, он был поваром, директором, летчиком, художником. До Института он работал ассенизатором и паталогоанатомом, некоторое время руководил публичным домом в провинции, возглавлял небольшую секту безводников-отшельников, уходящих в пустыню. В своем активе Эпикур имел и высшие математические курсы, и работу в звездной обсерватории. В Институты войны он пришел сравнительно поздно, но достиг многого. Сама идея наслаждения смертью и убийством, наслаждения спасением и жертвенностью, идея радости гуманизма и радости садистических пыток, возможность получать наслаждение от всего, что есть на войне, - явилась мощным движителем его карьеры. И Эпикур легко и сильно зашагал по общественной и научной лестнице.

Глубокий теоретик наслаждения, он, правда, не без труда, но увиливал от самих наслаждений. Радости высшей пробы разрабатывались Эпикуром, тогда как он сам предпочитал архаическое обжорство и умеренное блудодеяние, раз в месяц посвящая всего себя сожжению книг и картин. Радости высшей пробы, изобретаемые Эпикуром, входили в обиход войны. Повсеместно, на всех фронтах, они заменяли собою как логические извращения, так и технологические новинки. А автор все еще ни разу не побывал в боевой обстановке.

Готовилась огромная монография: "Наслаждение во всем - есть радость индивидуума в общем кошмаре". И теперь Эпикур был просто вынужден принять приглашение на стажировку. Серию экспериментов утвердили, и, добравшись рейсовым автобусом до нужного километра шоссе, он перешел на сто пятьдесят часов в зону боев. Сразу за границей мира ему передал свою роту угрюмый человек. Человек этот успел уже избавиться от комбинезона и стоял в чащобе, кутаясь в зеленые побеги. Из рук в руки он отдал Эпикуру планшет из крокодиловой кожи, от всей души свистнул в три пальца, и, ни слова не сказав, зашагал по мирному шоссе к автобусной остановке.