Разнесли в пух и прах наш полк и ушли к себе на аэродром.

Кое-как через завал выкарабкался я из своего убежища и увидел картину полного разгрома. Горит-дымит улица, стоны со всех сторон. Кони, машины, люди — все перемешалось, передавилось, измялось и покорежилось. Улица, как баррикадами, запружена грудами разбитой техники…

Если, подумал я, так хлестко бьют наши «летающие танки» фашистов, то это хорошо. Но нас-то зачем так?!

Командира полка Павла Семеновича Билаонова я увидел впервые таким ошеломленным и подавленным. Его лицо было бледное как известь. Я боялся подойти к нему в этот момент…

А авиаторы, оказалось, не виноваты. Им было приказано разбомбить засевшего в Драгунске врага, они и выполнили приказ.

«И почему в наших войсках нет опознавательных знаков при помощи какого-нибудь построения из восьми-десяти человек? — думал я. — У противника есть. Они становятся по пять человек крест-накрест, и летчики видят своих… С другой стороны, что мешает и нам выставиться „крестами“ при виде фашистских самолетов?! Проклятая война!»

И вслед за тем еще одно потрясение выпало на мою долю.

Наконец мы встретились, участники Сталинградской битвы, и, как братья, обнялись. Обстановка позволяла нам сделать передышку. Мы облюбовали место и на всякий случай решили вырыть хорошие окопы в полный профиль. Договорились, что, как только окопаемся, соберемся вместе и отметим встречу! А место нашего сабантуя облюбовали под огромным одиноким деревом и загодя сбросили под ним в одну кучу свои вещмешки со всем необходимым.

Неподалеку на одной линии с нами остановилась минометная рота соседнего батальона.

Одному из сталинградцов поручили подготовить общий ужин из наших скромных припасов. Отстегнули мы свои фляжки с «наркомовскими граммами» и принялись рыть окопы.

Уже все мои друзья — семь человек, — закончив с окопами, собрались под деревом и, переговариваясь, ждут, когда я примкну к нашей компании. Я же торопился выкинуть последний штык глины, чтобы потом быть свободным от забот и тоже, как все, расслабиться.

Хлопцы, потеряв терпение, кричат:

— Мансур! Сколько можно тебя ждать?

Я уже бросил лопату и выскочил из окопа, как вдруг снаряд, который — по звуку — летел с перелетом, заставил меня на секунду нырнуть обратно в окоп, на всякий случай…

Взорвалось отчего-то в воздухе — в той стороне, где ждали меня. «Вот гад, — подумал я. — Шрапнелью, что ли, начал кидаться? От шрапнели нет спасения…» Несколько осколков с визгом впились в противоположную стенку окопа.

Я вылез из своего укрытия и увидел: вершина дерева срезана, а под деревом раскиданы неподвижные тела моих однополчан.

Единственный и случайный снаряд убил семерых ветеранов нашего полка сталинградцев.

У меня в сознании утвердилась мысль, что все уцелевшие на Волге сталинградцы, как мы себя называем, погибают мгновенной смертью тут, на Курской дуге.

Я тоже сталинградец…

…Приняли в ряды Коммунистической партии большевиков нашего минометчика Илью Муромца — Алексея Ивановича Янсона. Я оформлял документы о его приеме и узнал о нем следующее: Янсон Алексей Иванович, 1906 года рождения. Сын кулака. В 1932 году окончил Лесотехническую академию в Ленинграде. Кандидат наук. Добровольно, «из-под брони», ушел на фронт с должности заведующего кафедрой Красноярского лесотехнического института. Женат. Двое детей.

Как парторг, я должен был посоветоваться с нашим полковым комиссаром гвардии капитаном Егоровым относительно строчки «сын кулака». Владимир Георгиевич говорит: «Это не имеет никакого значения».

Янсон Алексей Иванович был единогласно принят в ряды ВКП(б). Я по своей молодости и наивности решил, что, раз человек закончил академию, значит, он академик. И все в нашей роте стали звать Янсона Академик. И скоро наш Академик доказал, что за ним не зря закрепили это прозвище.

Как-то фашисты предприняли против нас нежданную танковую атаку. На батальон вышло два десятка танков в сопровождении автоматчиков. Наши стрелковые роты и пулеметчики отрезали автоматчиков от танков, но танки продолжали идти на нас. Как назло, в этот момент наших противотанковых артиллеристов не оказалось в батальоне. Они еще не подъехали со своими орудиями на новые огневые позиции.

Янсон предложил комбату гвардии капитану Долинному Николаю, чтобы тот разрешил минометчикам открыть по надвигающимся танкам огонь… Несерьезно, правда?! Что для танков осколочные мины? Ничего. Но выхода не было.

— Давай! — согласился комбат.

Открыли мы беглый огонь по танкам… Странное дело, но танки поломали свой атакующий строй, а потом попятились назад! Взрывы мин сбили с толку фашистских танкистов. Несколько мин упало прямо на танки и изрядно перепугали их такой непонятной бомбежкой. А наш Академик учитывал это заранее: что прежде всего мины подействуют психологически! У фашистских танкистов нервы не выдержали, они ушли обратно, а мы выиграли время.

Сейчас фашисты догадаются об обмане!.. Комполка Билаонов Павел Семенович потребовал от начальника артиллерии дивизии несколько пушек дополнительно и срочно для отражения новой возможной атаки! Дивизионные артиллеристы прибыли вовремя и установили свои пушки на прямую наводку… Ждать долго не пришлось. Так оно и есть! Эти же самые танки опять прут на наш батальон на большой скорости. Мы снова открыли минометный огонь, чтоб противник убедился: нет у русских на данном участке противотанковых средств!.. Фашисты лихо нажали на газ и лезут на рожон, уверенные в своем успехе и безнаказанности. А мины пустяк!

Но вдруг вспыхивает один танк. За ним — второй, третий… И вот уже загорелась половина танков. Среди гитлеровских танкистов замешательство и даже паника. Открывают люки, высовываются посмотреть, где у русских пушки. В общем результате только пять-шесть танков спаслись бегством, а полтора десятка благодаря находчивости нашего Академика сгорели дотла.

Дивизионная газета «Вперед!» рассказала об этом эпизоде. Все минометчики нашей дивизии потом янсоновским методом «путали карты» вражеским танкистам… А фашисты в очередной раз завопили, что «русские воюют не по правилам»!..

Под нашим натиском они были вынуждены отступать. Но отступали организованно, нанося нам чувствительные удары из засад. В засадах в основном применялись танки, устанавливаемые в ямах. Торчит одна башня над землей и бьет из пушки и из пулеметов! Попробуй возьми такой дот!

Мы, попадая в подобную западню, порой зарывались в землю и выжидали до тех пор, пока в танке у немцев не иссякнут боеприпасы. Или не отойдут их главные силы на определенное расстояние. Засада обычно держалась до тех пор, пока гитлеровские факельщики не подожгут все, что может гореть… Ясное дело, каждый раз лежать, зарывшись в землю, и выжидать, когда враг снимет засаду, мы не собирались. Знали по опыту: стоит только нашим автоматчикам просочиться в тыл засады и открыть там хотя бы беспорядочный огонь, как фрицы в панике, бросая танки-доты, стараются спасать свои шкуры! Ну а раз знали такую их слабость, значит, пользовались ею. И довольно успешно.

Но однажды наш батальон все-таки был остановлен сильным огнем противника. Фашисты на этот раз устроили не простую засаду, а сильную оборонительную долговременную линию. А мы, не предполагая этого, решили спугнуть фрицев своей выработанной тактикой.

Ушли ночью наши автоматчики и вернулись с потерями. Утром подошли тридцатьчетверки и атаковали немцев — тоже безуспешно. Потеряли половину машин. Попробовали свои способности артиллеристы — не берет! Подошли несколько дивизионов «катюш» и дали залп ракетами. Фашисты выдержали и этот удар! Держатся крепко и отвечают сильным огнем…

Топчемся уже трое или четверо суток — и ни с места!

На КП нашего полка прибыл сам генерал Родимцев, разгневанный, что пятый день стоим как столбы… КП полка переместился на КП нашего батальона…

Иногда мне думается, что мы могли не выиграть эту тяжелейшую войну, если бы воевали только «по правилам». Иная кажущаяся неразумность помогала солдатам совершать чудеса, которых бы никогда не совершить одними разумными мерами.