6
В тот же вечер Бо шел привычным путем. От склада он выходил на окраину гарнизона, мимо колонн автобата, только сейчас это место, огороженное колючкой, пустовало, ни одной машины, значит они в рейсе. И дальше, мимо разных ограждений, бугров и ухабов, Бо провожает по дороге каждый предмет: стершиеся разодранные покрышки, треснувшие доски, куски стальной проволоки. Глядя то в землю, то на неприветливые близкие горы, Бо доходит до знакомого ограждения, и у того же стершегося часового спрашивает про земляка. А часовой, который как будто никогда не меняется, все так же нехотя подходит к палатке, поднимает полог и заглядывает в нее. Из палатки слышится несколько веселых голосов. Там смеются, там хорошо. А Бо совсем невыносимо от сознания, что он завтра утром будет мыть пол, и как ему будут жечь плечи сержантские погоны.
Часовой направляется обратно к Бо.
- Они там в карты играют, - Но ты сказал ему? - Сказал, - Часовой усмехается. Бо ждет.
- Но скажи ему, что мне очень важно с ним поговорить.
- Ну подожди, - отвечает часовой, - сейчас они закончат.
Бо ждет. Еще довольно рано. Его не схватят и не поведут на губу. Бо мучает нетерпение. Ему нужно знать свою участь. Получит он сапожки для Савика или будет летать как дух. Нужно все сделать, чтобы получить сейчас эти ... сапожки! Он снова подходит к часовому:
- Зем! Иди спроси, когда он освободится. Я не могу ждать.
Часовой снова заглядывает в палатку. Оттуда доносятся нестройные звуки веселья. Бо кажется, что смех становится громче. Чуткое ухо различает карточные шлепки. Часовой возвращается.
- Ну что? - Они косяк забили.
Бо снова ждет. У него плохие предчувствия. Недаром земляк заставляет его ждать. Бо снова подходит к часовому. Часовой поправляет на плече автомат и заглядывает под полог палатки. Теперь до Бо доносится не смех, а рассерженный голос. Часовой с ухмылкой на лице подходит к Бо:
- Он говорит: пусть идет на хуй.
Эпилог.
Когда Бо вернулся в казарму, еще не ложились. Бо сразу подошел к Савику. Савик сидел, как обычно, на своей кровати, в выцветшем желтом хэбэ, и ничего не делал. Савик был нормальным дедом. Он никогда не донимал понапрасну. Иногда просил духа рассказать сказочку:
Чик-чирик, пизды-куку,
Скоро дембель старику,
Пусть приснится дом родной,
Баба с пышною пиздой...
Или спросит, кто тебя ебет и кормит? - и нужно было правильно ответить, а если собьешься, заставит еще раз.
- Савик, я ходил к земляку... Он мне каждый раз обещал, а сегодня меня на хуй послал...
Савик ответил не сразу, он думал. Зимыч ждал, затаив дыханье решения своей участи.
- Ладно, Димыч, я тебе верю... - Бо охватило чувство благодарности. Значит, он не будет мыть пол... - Но, Димыч, смотри, если я узнаю, что ты пиздишь... - Нет, Савик... - Иди, Димыч.
Варежки.
И поступать, как человек, расправивший плечи. Кто же этот человек? Я? Нет, я другой. Но даже и такой должен, хотя бы иногда, чтобы собой гордиться, говорить "нет", или "да". "Нет" - если от ттребуют делать то, что ты точно знаешь, делать не нужно. Но чаще приходится сомневаться (брать или не брать того сома на продскладах?)
Приступать с ножом к горлу и требовать - никогда. Клянчить, как сапожки у земляка - хватит. Значит, что же, уйти в свою скорлупу? В мире все так устроено, все добиваются своих целей. А если ты перестал добиваться? Тогда уж с упорством какого-нибудь буддиста или Льва Толстого сиди в своей скорлупе и не чирикай. А если заранее знаешь, что все равно не высидишь, и главное, что это неправильно - сидеть.
Значит, упорствуй. Но не всегда и во всем. Умей уступать. И научись не уступать. Иначе...
После учебки их погрузили в поезд и повезли к безумным узбекам. Первых безумных узбеков Бо увидел еще на распределительном пункте по дороге из Бывшего города в армию. Вдруг из дверей выскочило их несколько, схватило нескольких из них и потащило, как оказалось, мыть пол. Никто даже не заступался за "своих", а те не сопротивлялись. Только у всех, кто это видел, заныло внутри, что неужели так теперь будет всегда: схватят и потащат... Схватят! Но не каждого, а с растерянностью во взгляде - а надо поскорее избавиться от этой растерянности и затихариться - но не в буддистскую скорлупу, которую тут же счистят с тебя одним движением пальцев от бровей к подглазьям, так что искры сыпнут из глаз...
И подальше держаться от дверей, откуда в любую минуту выскочат и потащат, хватая и перехватывая... Страшных дверей.
Их долго везли на восток, а ночью поезд сделал крюк на юг, и утром они проснулись среди пустынь. Из Ташкента транспортный "Ту" доставил их ту-да. Бо попал в электромонтажники. Рота, куда их привели, кишела дембелями. Один из них, как индеец из "Золота Маккены", примерил его очки. Слава Богу, хитрый майор Иванов увез их в Кундуз, а оттуда в Хумри. В Хумри тоже сидели дембеля и отобрали у Бо парадку. И он не вспоминал о ней до приближения собственного дембеля. И так получилось, что когда подходило время задуматься о ней, Бо отправили на Саланг, а там он заболел желтухой и попал в госпиталь, а потом на реабилитацию под Ташкент.
На реабилитации Бо не носил сержантских погон, чтобы никем не командовать. К нему приезжала Гуля. Кормили четыре раза в день. И не давала покоя мысль, что у него еще ничего не готово, и нету даже парадки. Среди дедов шли разговоры. Стоят ленивые румяные деды и хвастаются друг перед другом, один своими клубничными достижениями на гражданке, а другой, как у него парадка заделана. И мечтают вслух, как вернуться к себе в часть, как подостают из каптерок свои дипломаты, откроют, все пересмотрят, переберут и снова уложат. А у Бо пересыхало в горле. Погода установилась нелетная, и отправка обратно задерживалась. Повезли на аэродром и вернулись. Еще раз повезли, и хотя дул холодный ветер, и небо было плотно затянуто тучами, все же взлетели и сели в Кабуле, где стояла солнечная погода, вроде бабьего лета.
В роте Бо обрадовался Марту, с которым вместе были в учебке, ездили с красным прапорщиком с полевой кухней. На повороте опрокинули кисель, и загорелые в полях солдаты дружно ругали Бо, что он им мало наливал, а когда он оправдывался, смеялись.
Когда Бо увезли в Хумри, Марта оставили и сделали кладовщиком. На следующую ночь пришли деды. Забрали, что нужно, и пошли продавать. И так каждую ночь. Потом пришел прапорщик и стал кричать. Грозил трибунал, но не выгнали даже из кладовщиков.
Март полез по своим стеллажам, извлекая дембельский дипломат. Открыл и переоделся. Пошли фотографироваться с гранатой за поясом. На снимках видно, как Бо растолстел.
От Марта повезли в Теплый стан, где Бо неожиданно встретил Мамона. Сантехника Мамона Бо каждый день видел в Хумри на соседнем складе, но не разговаривал с ним. Но здесь они обрадовались друг другу и разговорились. Мамон был приземистый, широкий, неторопливый. Говорил негромко, медленно и смотрел прищурившись. На голове у него был вихор. У Мамона с дембелем все было чики-чики. Бо удивился. Март понятно, был кладовщиком, а Мамон все время, так же как Бо, просидел в Хумри, гиблое место, как же он смог?
- И ты сможешь, - сказал Бо Мамон, - Но как? - Как все... Кривого помнишь? - Какого Кривого? - У вас в роте Кривой, вы же со строителями сейчас живете? - Ну? - И не знаешь Кривого? - Мамон удивился, - Его все знают, - Не помню... - Ну, спросишь. Передашь привет от меня, он мне земляк. Попросишь, он тебя к духам сводит, - А что отнести? - А что вы обычно носите? - Не знаю, - Мамон очень удивился, даже засомневался: Не знаешь, что отнести? - Бо стало стыдно. Вдруг, как молния в мозгу, он вспомнил про варежки. Варежки трехпалые, чтобы удобней спускать курок. Мамон одобрительно кивнул: Снесешь варежки... Мало, что-нибудь еще, - Провод, - Провод снесешь, - Мамон вошел в роль проводника.
- А он согласится? - засомневался Бо, - Что согласится? - даже не понял Мамон, - Меня вести, - Мамон усмехнулся. Махнул рукой: Согласится... Если еще ходит. Раньше он каждую ночь туда ходил.
