2.

-Веди! - приказал Босх. -Сей момент! - расплылся в улыбке Кобольд и ушел куда то вглубь каменных, сыроватых хором. Там, за двумя стальными дверями располагался карцер. -Все готовы, да? -Да без проблем! - ответил Николай Васютко, - Стрый ты готов? -Готов, но... -Хандрит наш Стрый. -Пусть хандрит, главное чтобы стрелял хорошо. -Я не знаю, - медленно произнес Стрый, - не знаю. Кто ни будь видел Плащевика? -Я видел, - сказал Босх, - и дату назначил... сегодня. Не поймай бы этого, неизвестно что бы случилось. -Что там говорят про чумных? Вправду к замку каждый день уходят? Босх помолчал, поиграл компактным десантным автоматом, лежащим на столе перед ним: -Что нам до этого? Они же не Избранные, они чумные... так, погань. Как были так и остались. Рамена молчал, зато обросший, невыносимо воняющий потом и еще какой то дрянью Рябов на другом конце ствола, разинул немилосердно разящую свою пасть и заорал громогласно: -Как есть, Босх! Падаль одна, мочить гнусь паршивую! Всех их всех, под корень их! До восьмого колена!!! Грохнула ржавая дверь с неразборчивыми полустертыми угрозами, и в комнату вошел Кобольд, тянувший за собой на цепи человека, как тянут упрямую скотину. Свет пал приведенному на лицо и оно заиграло всеми цветами радуги от наложившихся друг на друга побоев. Нижняя челюсть пленника отвисла и явила редкий кровоточащий частокол зубов, один глаз полностью заплыл. Кобольд дернул цепь и человек упал на колени. Это был Евлампий Хоноров. Близоруко вылупив бледно голубые замутненные глаза и оглядев присутсвующих он привычно скривился, так что стало ясно - приводили его сюда уже не в первый раз, и о дальнейшем никаких иллюзий Евлампий не питал. -Ну что? - негромко спросил Босх, - оклемался? -Живой он, живой! - с готовность отозвался Кобольд, - ну, может пару ребер сломано, - и он снова дернул за цепь вызвав у Хонорова сдавленный стон. -Доведешь? - спросил Каночкин. Хоноров кивнул, с рассеченного его лба на холодный бетон шмякнулась капля темной крови. -В Сусанина играть не будешь? Помотал головой, пробурчал что-то невнятное. -Смотри Босх! - сказал Пиночет, - какого я вам полезного проводника достал! -Как достал-то? -Да сам пришел! - осклабился Николай, при этих словах Хоноров забился в цепях и тоскливо замычал, - Иду по улице, тут подбегает этот, глазки слепошарые свои щурит и мне заявляет: "ты, мол, знаешь!" "Знаю, говорю, вот только что?" А он: "Ты же из этих, которые от монстра бегут! По глазам вижу!" Ну я его спрашиваю: "А что еще есть?" Ну он мне про общину ихнюю и выболтал. А ведь сам то туда не пошел, в стороне болтался. -Выходит, рассмотрел он твою избранность? - сказал Босх. -Выходит так... -А что потом? - спросил вдруг Малахов. -Стрый, ты мне действуешь на нервы! - тут же отозвался Васютко, - потом все будет хорошо, понял! Потом будет рай! -А как же "чумные"? Что они делают с ними? Если те бегут - стреляют, а когда остаются... -Вот ты чумной! На самом деле чумной!!! -Все! - сказал Босх, - идем! Тридцать минут и нирвана. Исход уже скоро! -Но Плащевик обещал прийти! - сказал Николай. -К "чумным" Плащевика. Просрочил уже на полчаса. Идем. -Может быть лучше переждать?! - спросил Стрый и голос его дрогнул. Евлампий поднял окровавленную голову, удивленно в него всмотрелся и проронил: -Чую, уже скоро! -Ни чего ты не чуешь, шиз слепошарый!!! - заорал Кобольд, и сильно толкнул Евлампия, тот покатился по полу, тихо причитая. Встали, взяли оружие - все новенькое, современное, Босх не скупился. Рябов с наивным детским интересом, изучил массивный пулемет Калашникова, прежде чем подвесить его себе на шею. -Этого пустим впереди! - шепнул Босх Кобольду, большой знаток теоретики пушечного мяса. -Ну, пошли... Подле выхода из пещер на вечной стоянке примостился броневик Босха надежная машина, на которой и следовало бы выезжать на охоту за людьми. Увы, шальной осколок пробил бак. Еще тогда, и от него не защитила даже броня, раньше времени приковав средство передвижения к крошечной площадке на территории внутреннего периметра. Здесь было тихо и сумрачно. Чуть в стороне возвышался белокаменные, исчерченный трещинами дом - здесь когда-то были кельи монахов. Над головой угрюмой, краснокирпичной стелой возвышалась заводская труба, скоблила копченой верхушкой низкие облака. Уходящие вниз "чумные" говорили, что по ночам там зажигают красные огни, как встарь, но никто из нового отряда Босха сам это не наблюдал. Место здесь было неуютное и мрачноватое, но по иронии судьбы именно здесь было безопаснее всего во всем городе. Только здесь можно было пережить близкий Исход. -Стрый? - вдруг спросил Васютко, - Стрый ты чего? Названый стоял в дверях ведущего в катакомбы хода. Автомат на шее, во взгляде растерянность. Но когда на него стали оборачиваться, поднял голову и даже посмотрел на них с вызовом. -Нельзя идти! - сказал он. -Как нельзя?! Ты сдурел что ль... Стрый взмахнул руками, автомат подкинуло, он стукнул его по груди, и Малахов болезненно скривился: -Это... - сказал страдальческим тоном, - это... неправильно!!! -Да что неправильно, Стрый? -Все!!! - заорал тот, - И он! - ткнул рукой в Хонорова, который безразлично стоял со своей цепью, живо иллюстрируя проблему рабства, - И "чумные"! И замок! И Плащевик тоже!!! Я не хочу! Не хочу ради него лезть под пули! -Я понял Стрый! - сказал Босх и кивнул Рябову. Тот, весело осклабившись (улыбка его со временем по бессмысленности все больше напоминала оскал человека-зеркала Витька), вскинул пулемет и выцелил Стрыя. Малахов испуганно подался назад. В пять шагов преодолев расстояние между ними, Рябов больно ткнул Евгения стволом в живот. Буйный отец семейства наслаждался ситуацией. -Хочешь ты этого или нет, - тоном образцового родителя читающего нотации непутевому отпрыску, произнес Босх, - но ты уже под пулями Стрый. Тебе только надо выбрать под чьими именно. В тебя попадут ОНИ, наша дичь, или тебя пристрелим мы. А это позорно так умереть, Стрый. Позорно. Ты, пусти его вперед. И Стрый получил пинок, который продвинул его в передовой отряд. Итого, впереди, эдаким живыми щитом шли уже трое - Рябов, который был блажен в своем безумии, Стрый, который напротив отчаянно боялся и Евлампий Хоноров, который соображал очень плохо и потому все пытался идти вперед, натягивая свою цепь, как не в меру ретивый молодой пес только что выскочивший на прогулку с хозяином. На выходе с заводской территории их поджидала батальная картина, без самой собственно баталии - золотистая россыпь гильз, словно перерытый бульдозером асфальт, росчерки пуль на стенах. Все было довольно свежим. -Это что? - спросил Рамена, - воевали что ли? -Курьеры разбираются. - Ответил Босх, - эх, кабы не Исход, ходили бы они все подо мной. Да что там, поздно теперь. -Чую! Чую! Чую! - страстно молвил Хоноров в дневную прохладу. -Чуешь? Веди. И они пошли - угрюмая собранная группа, от которой шарахались редкие прохожие. Рябов впереди, в припадке идиотизма скалил гнилые зубы, вращал безумными своими очами и нежно гладил сверкающий смазкой пулемет. Рамена был спокоен - он видел птицу тьмы, что летела над ними провозглашая и возвещая их приход. Их приход? Что за мысли лезут в голову. Не показалось ли на миг, что эти они... были не группой Босха-Плащевика? Другие они! -"Брось!" - сказал сам себе Пономаренко - "Есть только Ворон, и его Гнездовье". Стрый медленно бледнел, под глазами обозначились темные круги. Он кажется, начал понимать, что за роль отвел ему начальник. Пиночет нервно поглядывал на товарища, тот не выглядел так плохо с тех пор как они перестали закидываться морфином. Да еще мучила совесть, ну, не то, чтобы мучила, а так шевелилась гдето в селезенке. Все-таки Стрый - напарник верный, с детства дружили. Разом пришло воспоминание: он и Малахов, еще совсем мальцы, лет по девять пугают соседских голубей. У соседа были хорошие голуби, породистые, вот над ним и решили подшутить, выпустив птичек без ведома хозяина. Голуби шарахаются, хлопают крыльями, а вокруг замечательный летний денек, все в зелени, откуда-то издалека доносится музыка. Николай даже приостановился, зябко передернул плечами в утреннем сумраке. Когда он последний раз видел солнце? Давно, не вылезали совсем из пещер, вон бледные все, как покойники. А вот птицы взлетают одна за другой в ослепительно-голубое, с несколькими точеными облачками, небо. Хлопаю крылья, и Стрый, тогда еще Жека Шустрый довольно хлопает в ладоши - совершенно детский жест, а ведь они уже не дети. Они взрослые. Стрыя надо окоротить, вернуть ему серьезность, а то ведь не солидно. И Николай ловит одного голубя и говорит: "Эй, Шустрый!" Стрый оборачивается и улыбка его гаснет. Он понимает, что собирается делать его друг. Понимает и пугается. Трус, Стрый, трус, и всегда таким был. Птица бьется в руке, но только первое мгновение - ее шея слишком тонка и хрупка, так что даже детская рука может переломать в ней все кости. Что Николай и делает, и даже слышит глухой щелчок, словно сломалась сухая ветка. Он улыбается. А Стрый не улыбается, он плачет, ему обидно и жалко голубя одновременно. "Злой ты, Колька" - говорит будущий напарник, - "Злой, как Пиночет". И уходит в слезах, а Николай Васютко остается с мертвым голубем в руках. А тут и сосед прибежал и пытался поймать Стрыя, а Николай слез с голубятни и криками отвлек внимание на себя. А потом они бежали огородами, тут же помирившись. Да, так оно и было. Легкая улыбка тронула губы Николая, взгляд невидяще смотрел вдоль мрачной, замусоренной улицы. Рядом шагал Босх - лицо каменного истукана и глаза такие же, глянет - раздавит. И Кобольд, мерзкий чернявый коротышка - шакал двуногий. -"Что я здесь делаю!" - вдруг подумал Васютко, пред внутренним взором которого все еще стояла картинка того теплого, сгинувшего много лет назад дня. Тогда все было так хорошо, так просто и ясно, и не было этой липкой трясины, собачьей жизни, что привела его и Стрыя в ряды этой крошечной апокалиптичной армии идущей убивать других людей. Убивать потому, что так сказал человек в плаще. Человек, который как все яснее становилось Николаю, скорее всего вовсе и не был человеком. А Стрый идет впереди в качестве живого щита - Босх не привык ценить людей. Ему наплевать на чужие жизни, пусть это даже жизни близких ему людей. Ничего не скажешь, знал Плащевик, кого набирать в свою команду. И Николай ускорил шаг, обогнал Босха и Кобольда и стал шагать подле Стрый. Тот полуобернулся к нему, и как показалось, глянул благодарно. А эти шли сзади - люди сплоченные Исходом, люди с исковерканной психикой и неясными идеалами. И все равно, люди-кремни. Почему они стали казаться ему столь омерзительными. Следующая мысль была простой и ясной: -"Нас что, всех послали на смерть?!" - он не знал, почему это пришло в голову, но тяжкое осознание того, что это правда упорно не оставляло его. Он на секунду замедли шаг, и в голове мелькнула следующая мысль - "Я что, прозрел?" Он посмотрел на Стрыя, да, тот тоже ощущал нечто подобное. И Николай Васютко по прозвищу Пиночет, которому оставалось жить двадцать две минуты и сорок секунд, нервно втянул в себя холодный пахнущий зимой воздух и стремительно подбивал итоги своей подходящей к концу жизни. Неподалеку Рябов стал хрипло орать какой кошмарный боевой марш. Ствол его пулемета выписывал в воздухе сложные фигуры. Босх и компания приближались к школьному микрорайону по Верхнемоложской улице, не подозревая, что чуть более многочисленная группа их потенциальных жертв движется параллельно им по Последнему пути, название которого на глазах обретало зловещий смысл. И в отличие от своих убийц группа Дивера сейчас была настроена лишь на спокойный отдых, после ловли "сааба". Евлампий Хоноров натягивал свою цепь, губы его отвисали в угрюмом оскале, мутные слюни текли по подбородку - как и служебного ротвейлера, взявшего след. -Вы хорошо видите? - спросил Евлампий у Кобольда. Тот моргнул, ответил слегка растерянно: -Ну да... -Это хорошо, - сказал Хоноров и звучно сглотнул слюну - Оно любит когда хорошо видят. Почему-то ему нравятся глаза не страдающие близорукостью. Но и слепых оно тоже ест. Все же лучше, чем ничего, правда? - и он хохотнул добродушно, словно находился в хорошей компании и только что рассказал веселый анекдот, приведший аудиторию в экстаз. -Заткни его! - приказал Босх спокойно. До места, где двум отрядам было суждено столкнуться оставалось совсем немножко - два пустых, ледяных, продуваемых всеми ветрами кварталов. Скрюченная чьим-то автонаездом водяная колонка на перекрестке улицы Стачникова и Последнего пути была как проржавевшая веха на пути тринадцати идущих к ней людей. Тринадцать - несчастливое число и кто знает, как бы развивалось все дальше, если бы их на краткий миг не стало четырнадцать.