- Как же не помнить, Эн, я ж провела там почти два года. До того, как уехать в Нью-йорк. Тогда мы впервые разминулись надолго, и ты осталась одна.

- Стоял теплый душистый апрель с долгими ясными, прозрачными вечерами, абрикосовыми лепестками, кружащимися словно метель в аллеях Пратера.

"Здесь как в Питергофе... Такая же сирень и ландыши..." - умилялся Гриша, а я глядела на него с нашмешливым прищуром: Грег никогда не бывал в России. Его отец - Клайв Армет - английский еврей служил до октябрьских событий в посольстве Великобритании. В Питере он и женился на Ольге Ордынцевой - дочери чиновника министерства просвещения. Супруги покинули Россию с началом первой мировой войны. Григорий родился в Лондоне, там учился в медицине, вдруг почувствовал себя художником и прибыл в Вену, чтобы заняться живописью... Так что, русского в нем было не очень много... И тем не менее Россия связывала нас. Мы говорили по-русски, упиваясь звучанием непонятной для австрийцев речи, горячо обсуждали Бунина, Набокова, как некую особую ценность, принадлежавшую только нам. Кажется, он видел во мне героиню некой русской, навсегда сгинувшей в омуте истории Антарктиды - набоковскую Машеньку или уездную барышню, из бунинских рассказов. Он говорил, что "Подвиг" Набокова - про него. Про страстную жажду и самоубийственную нелепость возвращения. В те годы страной правил Сталин. А Грег все время бубнил стихи Набокова:

Бывают ночи: только лягу,

в Россию полетит кровать;

и вот ведут меня к оврагу,

ведут к оврагу убивать...

- Бог мой! Что за литературный роман! Какие старомодно - утонченные отношения. - Ди вздохнула. - Собственно, чего ещё можно было ждать от моей сестры? Ведь мы с Родриго вообще флиртовали в письмах.

- Нам и впрямь не хотелось быть современными. То есть, не хотелось ничто упрощать. Нам нравилось наслаждаться ньюансами - тонкой сервировкой банальнейшей влюбленности... Тогда я этого, конечно, не осознавала. Просто изо всех сил старалась ему нравиться. И даже помогла обмануть нашего преподавателя живописи. - Эн смотрела в огонь, помешивая кочергой угли. Ты будешь смеяться - Грег оказался дальтоником! Он прекрасно рисовал, но когда дело дошло до живописи - все получалось в коричнево-зеленых тонах... "У вас своеобразный колорит, юноша, - сказал господин Марцевич. - Но почему так мрачно? Ведь здесь, кажется, Вы хотели передать солнечное освещение?"

- И ты помогла ему изобразить солнце. Вот когда зародилась твоя страсть к украшательству, - подшучивала Эн, стараясь смягчить развязку, к которой приближался рассказ сестры.

- В общем, я кое-что подрисовала, и Григорий остался в нашей группе. Каждый день после занятий он провожал меня до подъезда дома, касаясь локтя лишь в тот омент, когда мне грозила опасность попасть под автомобиль или провалиться в открытый канализационный люк.

- Не верится, что Грег был так робок. Он производил впечатление любимчика дам.

- В нем не было и двух черт, которые могли бы тесно совпасть друг с другом, как кусочки мозаики. Застенчив , но дерзок, опытен и наивен, тщеставлен и при этом начисто лишен самолюбования. Он умел умиляться и быть злым. Но всегда фонтанировал особым, непередаваемым очарованием.

- Грег заразительно смеялся и постоянно шутил сам, - вставила Ди.

- Казался трогательным и опасным одновременно. Порой во мне вспыхивала почти материнская нежность, а иногда я поражалась его искушенности. лихому, гусарскому легкомыслию. И кроме того...

- Остановись, Эн. Сделай перерыв. Твое горло не выдержит. Похоже, ты собираешься говорить о нем до утра.

- И все равно не смогу описать... - Эн вздохнула. - Уверена, нет никого похожего на Грега.

- Полвека прошло, а твоя влюбленность благоухает как майский сад. Завидное умение сохранять свежесть чувств! Но что касается похожести, то возникли сомнения: разве парень у моря не потряс тебя сходством?

Эн грустно усмехнулась: - Минуло пятьдесят лет. Остается лишь думать, что Грег Армет явился слюда в новом воплощении.

- Мне кажется, тебе хочется порассуждать о каких-то мистических, очень высоких материях.Здесь совершенный ноль.

- Но ведь именно этому разряду можно отнести дальнейшие события... Эн повернулась и внимательно глянула на сестру поверх очков. - Во всяком случае, я до последнего вздоха не поверю тому, кто назовет мою любовь "обычной". И не пытайся опустить меня на землю, дорогая. - Эн снова не сводила глаз с огня. - В те дни я витала в небесах: Грег поцеловал меня.

Знаешь, где это случилось?

- Разумеется, в Венском лесу. Вы стояли на виноградном холме в лучах заходящего солнца, взявшись за руку, присягая перед светилом в вечной любви и верности.

- Это, наверное, совсем неплохо... Но мы не клялись. Болтали о всякой чепухе, предчувствовуя, предвосхищая то, что надвигалось на нас, подобно...

- Скорому поезду на Анну Каренину.

- Если б знать, если б знать...Как мы легкомысленно резвились, наэлектризованные ощущением надвигающейся грозы! В парке, прямо на плоту, плавающем посреди крошечного озера работал дешевый венгерский ресторанчик. Седой цыган в широченной рубахе, с серебряным кольцом в ухе играл на скрипке, а полная чернявая дама с усиками и огромным декольте на дрябной смуглой груди разносила мясо. Они жарили его на углях и подавали с кислым вином и жгучим соусом. По всему парку разносился аппетитный запах, от жаровен тянуло дымком и трудно было удержаться, чтобы проглатывая слюнки, не завернуть сюда.

Вечерами, очевидно, там шла хорошая гульба, но мы-то пришли днем и оказались почти одни, не считая стайки лебедей, крутившихся у плотика. Они разевали клювы, жеманно изгибая шею, и красиво трепетали белыми, словно хризантемы, крыльями.

Это не было показательным выступлением, гордые птицы просто-напросто клянчили: они ждали свой кусок венгенской "поджарки". Нам принесли большое блюдо, соусник, вино. Голодные, взволнованные прогулкой, мы жадно вгрызались в темные с пепельным налетом ломти...Увы, прожевать их не удалось даже нашими молодыми зубами. А лебеди заглатывали полетевшую к ним добычу целиком. Мы налили соус в стаканы и макали в него хлеб. С кислым вином это фантастически вкусно!

- Ты всегда изображала из себя гурманку.

- Поверь, Ди, с этим не сравнилась бы и кухня "Максима". Но пока мы блаженствовали, небо стало серым и все вокруг как-то странно замерло. Лебеди попрятались в своем плавающем домике, официантка забегала, сдергивая со столиком скатерти, цыган со скрипкой исчез на кухне. Опустошив тарелки, мы спешно расплатились и побрели к остановке трамвая, держась за руки, потому что надо было взобраться наверх по крутому склону, а меня здорово пошатывало. Ты ведь не хочешь знать, что я чувствовала?

- Ты была счастлива. И обмирала от того, что помогла понять, как и почему это случилось. Да и вообще, что это за штука такая - сумасшедшая радость от того, что твою ладонь сжимает его рука.

- Правда, Ди... Такое происходит лишь однажды - душа предчувствует это и замирает, боясь упустить драгоценные мгновения. А они проходят, проходят и с каждым прощается твоя боль, затаившаяся в тени ослепительного счастья... Когда мы выбрались к остановке трамвая - тяжелая багрово-сизая туча уже закрыла полнеба. Под ветвями огромного платана жались несколько человек, не прихвативших зонтик. Грег вышел на трамвайные пути, пытаясь высмотреть за поворотом звенящий вагончик. Но его не было. И тут все сорвалось с места, взвилось, затрепетало - ветви, листья, бумаги, афиши на тумбах, моя юбка, волосы, шарф... Грег обнял меня, защищая от бури несущей тучи песка и пыли. Он оказался большим и теплым, как дом, в котором прячется заблудившийся путник. Мы крепко зажмурились, спасаясь от шквала, и оказались совсем одни - одни в целом свете.

Так и стояли, среди тьмы разбушевавшегося ливня, укрытые как в шалаше ветвями платана.

Когда мы вернулись со своего необитаемого острова - никого вокруг не было. Буря пронеслась, трамвай увез промокших людей, а вокруг нас, словно очерченный волшебной палочкой, светился круг сухого асфальта.