Более того. Рассказывая о первой половине того дня, когда произошло убийство, Желубалин говорит: жена, как обычно, ночевала дома (то есть у него), и они условились, что после работы поедут на дачу.

Желубалин последователен, а его жена - нет. Мы ведь помним, что она утверждает: разъехались и с тех пор не виделись. Вот здесь бы судье и поинтересоваться, где же на самом деле провела Юлия Федоровна ночь накануне убийства. У Желубалина есть соседи, знакомые, может, кто звонил, заходил, глядел в окошко. Как выясняют такие вещи, известно. Но судья будто не понимает, что если супруги были дома, а утром расстались - это означает, что Желубалин, не дождавшись жены, имел, так сказать, полное римское право заволноваться и отправиться на Валовую, чтобы узнать, где же она. Тогда из формулы обвинения выпадает один гвоздь. Тогда становится понятно, как Желубалин оказался возле дома на Валовой

И что любопытно: Юлия Федоровна на слова Желубалина не обратила ровным счетом никакого внимания. Оно будет понятно, если все так и было в действительности, а если и правда не виделись три месяца, а тут человек заявляет: "Ночевали, как обычно, дома", вот тут по логике должна промелькнуть хоть реплика - мол, врешь! - а реплик не было. Значит, Юлия Желубалина неспроста пропустила эту деталь, а судья почему-то этого не заметила.

Итак, Валентин ставит машину неподалеку, чтобы видна была дорога, по которой жена возвращается домой. Он говорит, что наблюдал за окнами - в них не было света; он говорит, что прихватил с собой арбуз, который, притомившись от долгого, двухчасового ожидания, собирался разрезать, достал ножик... И тут он видит жену. Лист дела 182: "Жена моя и Г., идя, целовались и обнимались, они делали это не как друзья или родственники, а как любовники... Меня внезапно охватила такая обида и ревность за обман... Когда увидел их целующимися, у меня как бы внутренности поднялись, пеленой покрыло, возникла обида".

Сюжета, к которому мы привыкли за последние годы, тут, как видите, нет. Это не убийство при невыясненных обстоятельствах: нет брошенного пистолета, нет бандитов, мафии, долларов. Судья не стоит перед необходимостью принимать смелое решение. На скамье подсудимых - не министр, не артист, а просто раб божий. И одно только требуется: правильно оценить факты.

Теперь в нашем повествовании возникает невольное напряжение. Мы будем говорить о погибшем Г. Трудно выбрать правильный тон, поэтому ограничимся только тем, что есть в деле.

Юлия Желубалина представляет Г. как человека, которого она два-три года знает "по работе". Суд уяснил, по какой работе? Нет. Вы ведь помните, она работает в магазине, а он - на заводской автобазе. Мелькает сослуживец Желубалиной, который их познакомил. Это дело другое. Значит - приятели. Если бы речь не шла об убийстве, нам было бы неловко проявлять такую любознательность; теперь неловко от другого.

Допрошенная в суде жена погибшего пояснила, что её муж позвонил ей в день гибели, в обеденное время, и сказал, что уезжает в командировку. Как же могло такое случиться, что суд даже не пытался установить: а была ли командировка? Установить это было несложно. Однако, если Г. собирался уезжать, - отчего он поехал к подруге Желубалиной, пил шампанское, а на ночь глядя устремился на Валовую? О такой ли "командировке" шла речь, ваша честь?

А коли суд не заинтересовался командировкой, можно догадаться, почему не удосужились выслушать в зале суда соседку Желубалиной по квартире С. Игнатову. Важнейший свидетель! И по сути дела - единственный. Желубалина звонит в квартиру. Дверь открывает Игнатова. Узнав о случившемся, она крикнула мужу, чтобы бежал на улицу - помочь Виктору Г. Прошу вас, прочтите по складам: "Мой муж сразу же побежал на улицу... через некоторое время вернулся и сказал, что на улице лежит порезанный Виктор, новый муж Юли".

Пожалуй, у взаимоотношений двух "знакомых по работе" должна быть некоторая предыстория, чтобы соседка по коммунальной квартире уверенно назвала убитого Г. новым мужем Желубалиной. Вот и объяснение неожиданной командировке. Кстати, и мужа Игнатовой не допросили явно сгоряча. Ведь он оказался возле погибшего Г. буквально считанные минуты спустя после развязки. Его можно было бы спросить и насчет сумок, которые, по утверждению Желубалиной, Г. помогал ей нести. Если бы они и в самом деле были, их описание занимало бы почетное место в списке вещественных доказательств. Но их нет.

Мне очень жаль, что пришло время обратиться к вопросу, который требует ответа лично от судьи М.В. Панферовой, меж тем как я заранее сообщаю, что ответ будет неправильный. Потерпевшая Желубалина и на предварительном следствии, и в судебном заседании заявила: её муж ударил Г. левой рукой. Сам Валентин сказал, что правой, но Юлия Федоровна везде повторяет: нет, левой.

Из приговора: "Направление раневых каналов... подтверждает достоверность показаний потерпевшей Желубалиной о том, что Г. её муж наносил удары ножом, находившемся в левой руке, так как подсудимый левша".

Бумага терпит все. Даже ложь в приговоре имени Российской Федерации. Валентин Желубалин - инвалид. И инвалидность получена им в связи с болезнью левой руки: посттравматический неврит левого локтевого нерва. Это значит, что у него ограничена возможность действовать левой рукой в полной мере.

Эти сведения можно было почерпнуть из толстой медицинской карты Желубалина. Она есть, не сгорела, не похищена, и там все написано.

Направление раневых каналов и в самом деле подтверждает достоверность показаний потерпевшей о том, что её муж наносил удар левой рукой. Осталось только выяснить: что это означает? Человек, который задумал совершить убийство и тщательно к нему приготовился, запасся оружием, спрятался в укромном месте, - этот расчетливый человек не возьмет нож в ту руку, которая у него почти не действует, полупарализована. А если нож все же оказался в левой руке - не свидетельство ли это неординарной ситуации, в которой он внезапно оказался? Так?

И есть ещё одна мелочь.

Ведь Валентин Желубалин порезал жене бедро и плечо и занес руку для следующего удара. И в этот момент она закричала: "Валь, прости, не надо, я тебя люблю". И он бросил нож.