На носовом платке, изъятом у Торховского, и на джинсах из квартиры Панкратовой обнаружена кровь человека - но определить её групповую принадлежность не смогли.
Что же касается отпечатков пальцев - обнаружены как следы Торховского и Панкратовой, так и следы гражданина К. из Новгорода, который, находясь в командировке, ночь с 31 июля на 1 августа провел в квартире Тани с её разрешения. На сброшенном из шкафа на пол календаре также были отпечатки пальцев рук. Но, кому они принадлежат, не выяснили, несмотря на то что из 240 человек, допрошенных по делу, у 50 были получены образцы отпечатков пальцев и проведены дактилоскопические экспертизы.
Одним из мотивов приостановления следствия было также и то, что показания Торховского, данные в чистосердечном признании, "по ряду обстоятельств не соответствуют фактическим данным".
Что имеется в виду?
Торховской ничего не сообщил о лейкопластыре.
Не сказал, что Таня перед тем, как получила первые ножевые ранения, была придушена шнуром.
На трупе обнаружено 26 колото-резаных ножевых ранений - в чистосердечном признании говорится о четырех.
Не знаю, в какой степени логика используется в качестве инструмента при расследовании такого дела, но если все же используется, - тогда у меня есть вопросы.
Всегда ли считаются достоверными только те факты из чистосердечного признания, которые абсолютно совпадают с картиной места и обстоятельств происшествия? Не могут ли 4 вместо 26 ножевых ранений, забытый лейкопластырь и т.п. объясняться естественным стремлением человека, дающего показания, даже и в такой ситуации представить дело несколько иначе, если ему кажется, что это поможет облегчению участи? Кроме того, профессионал не может не знать, что действия, производимые в состоянии сильного волнения, отпечатываются в памяти отрывочно - о чем и может свидетельствовать как раз цифра 4. А если бы запомнилось, что ударов было 26, - это было бы уже совсем другое состояние.
Если само по себе чистосердечное признание, не нашедшее подтверждения, может считаться самооговором, сделанным в состоянии шока, стресса или под давлением лиц, ведущих дознание, - отчего же расхождение в деталях, расхождение не качественное, а количественное, - прошу прощения за топорную формулировку - не может приниматься во внимание с соответствующими поправками? Здесь я имею в виду опять же только логику, согласно которой можно как оговорить себя, так и стараться приукрасить то, что украшению уже не подлежит. Природа отклонения от истинного изображения одна. Отчего же в одном случае она объясняется так, в другом иначе?
Имеет смысл обратить внимание и на так называемую "виновную осведомленность". Торховской сообщил следствию то, что могло быть ему известно строго в двух случаях: либо он сам это видел (и о чем не знали работники милиции и прокуратура), - либо кто-то ему об этом рассказал.
Если видел сам - нужно делать выводы.
Если кто-то рассказал - следовало установить кто.
Результаты экспертиз дали мало.
Задавался ли Н.В. Лысенко вопросом: отчего так случилось? Ведь такая малая результативность имела место в первую очередь потому, что был избран самый удобный, но самый некачественный порядок назначения экспертиз. Если все делать по науке, экспертизы назначают в порядке, который дает возможность сохранить материал для возможно большего количества исследований. Если же руководствоваться тиканьем будильника, тогда получается то, что вышло по делу об убийстве Тани: когда Светлана Владимировна Гуртовая, лучший российский эксперт-биолог, получила фрагменты с кровью, они оказались так ничтожно малы, что работать с ними было уже бесполезно.
Отказавшись от своего чистосердечного признания, Михаил Торховской сослался на то, что сделал его под давлением работников милиции. Не странно ли, что он не написал ни одной жалобы? Даже и после того, как был освобожден из-под стражи, не говоря уже о времени пребывания в изоляторе. Одно простое и естественное чувство самосохранения, о котором уже так много нами говорилось, отчего оно не подсказало ему, что дело всего лишь приостановлено. Ему может быть снова дан ход. А жалоб нет - при том, что речь идет о тяжком подозрении...
Можно ещё раз вернуться и к факту потери ключей - он был опровергнут показаниями нескольких свидетелей.
Но почему не был дан ход показаниям старшего оперуполномоченного Бабушкинского РУВД С.В. Толкачева о том, что Торховской не мог видеть, что у Тани перерезано горло, но знал об этом?
Я не знаю, кто убил Таню Панкратову. Не знают этого и в прокуратуре России, следователь которой решился поставить многоточие в пятитомном деле.
Но можно ли со всей ответственностью утверждать, что предварительное следствие исчерпало все свои возможности, как о том говорится в постановлении о приостановлении следствия?
У следствия была ещё одна, последняя возможность.
Дело могло быть направлено в суд.
Давайте спросим у первого встречного, что он знает про следствие и суд, - и мы услышим нечто значительное.
Нам скажут - готова спорить, так ответит каждый второй, - что следственные и судебные инстанции являются разными отделами одного и того же департамента. И работу они выполняют одну и ту же.
Это роковое заблуждение владеет не только простыми смертными, но и представителями тех отделов департамента, которым уж непременно следовало бы различить свои и чужие задачи.
Адвокат Генри Резник сформулировал диагноз так: "Совместно борющиеся с преступностью, получающие на совещаниях и "коврах" одни и те же упреки в росте преступности и снижении раскрываемости, суд, прокуратура, следствие, милиция утрачивают основу своих отношений - взаимную независимость - и действительно ощущают себя элементами единой репрессивной системы".
Люди смертны.
Им свойственно ошибаться.
Поэтому человечество, веками стараясь отыскать инструмент, с помощью которого можно установить истину, остановилось на формуле, выдержавшей все мыслимые испытания: предварительное следствие и оперативные службы отыскивают доказательства и предъявляют их государственному обвинителю. Суд же исследует собранное следствием и защитой и только после этого делает вывод. В таком разделении труда содержится наиболее существенная гарантия возможной объективности.
