Да что ты вообще знаешь, Кухтик?
"Встань, Кухтик, и расскажи всему классу, почему ты не участвуешь в общественной жизни..."
Он больше не хочет смотреть этот сон.
Он будет тихо лежать, уткнувшись в подушку, и мерно крутиться вокруг желтой звезды. Он много раз облетит вокруг нее, и тогда выплывет из темноты широкая улица с яркими фонарями.
Настанет длинный, искрящийся снегом вечер. Ему исполнится восемнадцать лет, и он узнает, как люди умирают. От счастья.
* * *
Улица вела к магазину. Она начиналась от площади, сворачивала возле сколоченного из фанеры щита с надписью "Экономика должна быть экономной", тянулась вдоль глухого забора и заканчивалась тремя щербатыми ступенями, ведущими в рай.
В раю пахло селедкой, пряниками и подсолнечным маслом. У стеклянного ящика кассы толпился народ. Вдоль длинной очереди гуляла толстая серая кошка. А в дальнем углу над прилавком струился невероятный, сказочный розовый свет. Там царствовала Она.
Кухтик заканчивал работу в пять часов. Ежедневно ровно без четверти пять он окидывал взглядом свой стол, где из мотков проволоки и ещё какой-то дряни с помощью паяльника рождался очередной прибор неизвестного ему назначения. Кухтик выключал паяльник, вставал, отодвигал стул и шел к дверям лаборатории. Он спускался по широкой лестнице, проходил вестибюль, взмахивал перед носом охранника замызганным пропуском и оказывался на улице.
До магазина было семьсот шестьдесят пять шагов. Он шел медленно, стараясь не спешить и подсчитывая в уме оставшиеся до получки деньги. Потом останавливался, глубоко вдыхал и поднимался по грязным ступенькам.
Если не покупать двести граммов сыра, а брать только сто, если не покупать целый батон, а брать только половину, если не брать триста, а брать двести граммов пряников, то можно проделывать это каждый день. И можно каждый раз трижды выбивать по одному чеку в кассе. И, следовательно, трижды подходить к прилавку.
- Сто грамм сыра, пожалуйста.
Она, без сомнения, разгадала его примитивную уловку. Она ухмыляется, отпуская ему очередную жалкую порцию. Она, возможно, в душе давно насмехается над ним.
Ну и пусть! Пусть он жалок перед ней со своей тощей шеей, со своими проклятыми горящими ушами. Пусть... Зато он видит её. Совсем близко. Он даже чувствует ни с чем не сравнимый аромат, заглушающий весь этот селедочно-пряничный запах. Господи, зачем у неё расстегнута верхняя пуговица, и каждый может пялиться на тонкую линию, уходящую вниз - туда, где под грязным дурацким халатом угадывается её грудь.
- И ещё сто грамм сыра. Будьте добры...
Кухтик ворочается во сне и елозит ногами.
Он знает, когда закрывается магазин. Он ждет этого часа на улице. Можно ведь просто стоять на противоположной стороне. Ну что здесь такого? Стоит себе человек и стоит. Можно стоять, даже когда льет дождь или падает снег.
Вот пройдет ещё минута, и она появится из скособоченных дверей служебного выхода. У неё в руках будет тяжелая сумка. Можно предложить ей помощь, донести. Можно. Надо только перейти дорогу.
Ни хрена ты не перейдешь. С места не сдвинешься. Стой уж лучше, где стоишь...
Так продолжается и неделю, и месяц, и ещё месяц. И снова идет мелкий, противный снег. И случается чудо.
Она сама подходит и смотрит ему прямо в глаза.
- Ну, чо? Все стоишь?
И лицо её - рядом с его лицом. И пар над её губами.
- Давай уж погуляем, что ли? - произносит она.
Это - ему, ему!..
Желтые фонари проплывают над головой, и сыплет, сыплет с неба блестящие чешуйки слюды... Триста шестьдесят пять шагов. И ещё триста.
- Это что ж - твой дом, что ли? - спрашивает она.
Надо набрать побольше воздуху и так небрежно, небрежно: "Ага!" Нет, не выходит!
- Холодно что-то, - говорит она.
Сейчас, сейчас он скажет ей: "Можем зайти, чаю попить".
Кухтик открывает рот:
- М-м-м-м.
Пропади ты пропадом, Кухтик! Пропади ты пропадом!
- Не шибко ты разговорчивый, как я погляжу. А у тебя дома кто есть?
Вот оно - счастье, вот! Нет никого дома. Нет!!
Они сидят за столом в маленькой комнате. Сидят рядом.
Они пьют чай из синих чашек с белой каймою. Вместе.
Это её рука. Прямо перед его лицом.
- Ну чего ты? - звучит её сказочный голос. - Хоть музыку бы включил какую. Музыка-то есть у тебя?
Значит, вот как это случается!..
Сначала кренится потолок. И у тебя - потные руки. И пуговицы никак не расстегиваются. И стыдно, что тебе, дураку, помогают твои же пуговицы расстегнуть.
- Да не торопись ты, глупый. Не торопись. Ты что ж, в первый раз, что ли?
Сейчас потолок рухнет. Точно. Обвалится к черту...
Господи, что это?!
Огромный, окутанный голубым светом шар вздрогнул, завертелся с бешеной скоростью и лопнул, разлетевшись на тысячу огненных брызг.
Кухтик умер...
Когда он открыл глаза, в комнате было темно. Чье-то дыхание грело ему плечо. Он пошевелился, повернул голову и увидел Ее. Она лежала рядом. Она спала рядом с ним. Грудь - её грудь! - касалась его руки.
- Слушай, - сказала она, потянувшись и открыв глаза, - мне есть хочется. Ты вот что. Ты в сумке там посмотри. Там колбаса, ну и вообще. Сделал бы что поесть. На кухне-то у тебя соседи, поди.
Он сел на кровати, встряхнул невесомой головой и заметил в темном оконном стекле отражение абсолютно голого тела. Это было его, Кухтика, тело. Оно было тощим и омерзительным.
Он сжался, повернулся боком, чтобы прикрыть то, на что смотреть самому ему было стыдно. Потом, скосив глаза, разглядел лежавшее рядом с ним Совершенство.
Надо было сказать что-то важное. Он облизнул пересохшие губы и, не в силах оторвать глаз от светящегося в темноте чуда, прошептал:
- Выходи за меня замуж.
Воцарилась тишина. Прошла минута, и в темной комнате отчетливо раздался голос. Голос этот произнес:
- Чо?
- Я... тебя люблю, - пролепетал съежившийся на кровати Кухтик. - Я... Ты... выходи... за меня... замуж.
Ему показалось, что со стола разом грохнулись на пол все чашки. Чудо повернулось на кровати, обхватило руками живот и затряслось от хохота.
- Ты чо? Ты чо? - повторяло Чудо. - Ну ты вооще! Ты чо это взаправду?
- Да я же... - начал было ошарашенный Кухтик, но прыгающий по комнате смех не дал ему договорить. Теплые ладони толкнули его в спину.
- Ой, ну ты даешь! Это, значит, замуж? Ой, до чего же ты смешной, киска!
Ему захотелось провалиться сквозь пол.
- Не, ты не сердись, - все ещё прыская смехом, произнес голос за Кухтикиной спиной. - Мы чо ж, повалялись, значит, и прям в ЗАГС побежим? Ага? А потом, значит, я - к тебе... Из общаги - прям в коммуналку?.. Ой, мамочки!
Кухтик, путаясь в собственных ногах, сполз с кровати и стал на ощупь искать среди валявшейся на полу одежды свои штаны.
- Слушай, - уже ласково сказала она. - Ты только того... Ты вправду не сердись. Мы... Ну, мы встречаться можем... Ты парень ничего. Смешной только... Ну давай покушаем, а? Там, в сумке, - полно. Ты бери, не стесняйся...
За темным окном глухо прогремел грузовик.
Мир сузился, и краски его поблекли.
* * *
И ничего не стало происходить. Ровным счетом - ничего. За исключением жизни.
Жизнь происходит так. Медленно крутится большой шар, подставляя то один, то другой бок под лучи желтой звезды. И снег сменяется дождем. И дождь заканчивается. И снова идет дождь.
"ВЫПОЛН ПРОДОВОЛЬСТ ОГРАММУ!!" - написано на мокром листе бумаги, висящем над кособокой, обитой железом дверью.
- Держи программу, киска, - произносит ласковый голос, и руку Кухтика оттягивает тяжелая сумка.
Он криво улыбается, по-птичьи дергает головой, вытягивает тощую шею и касается губами розовой теплой щеки.
- Ну, пошли, что ли? - пиликает голос.
Он поворачивается и, нервно оглядываясь, идет через двор, заваленный обломками досок и пустыми картонными коробками.
