Марк Зайчик

Долг Карабаса

Рассказ

А дело было в Тель-Авиве, еще тогда...

С едва намеченной черной бородой, скорее офицерскими, чем сержантскими усами, высокой шеей, наполненный другой жизнью, с тенью, возникшей у правой ключицы от поворота головы, хорошего роста, не усталый, с пронзительным, так называемым мужским взглядом, с совершенным семитским, не стертым профилем патриция, этот юноша был очень похож на персидского исламского боевика страстного шиита, отважного безумца, без семьи, без прошлого, с сомнительным будущим, согласно религиозной легенде - в раю, в окружении традиционных семидесяти девственниц со змеевидными голыми руками в газовой ткани. Его звали Давидом, как выяснилось позже.

Он уверенно вошел в помещение, не жмурясь от яркого, сильного света, не смущаясь вниманием незнакомых людей. Он был явно раздражен оттого, что нужного ему человека никак нельзя было найти в этой суматошной, как бы русской редакции, которая располагалась в большом простом несовременном девятиэтажном доме на третьем этаже. Через пустую реку напротив редакции был Дворец спорта с огромной автостоянкой. Газета была многостраничной, влиятельной, солидной. На первом этаже здания находился штаб политической организации, в которой принимали участие молодые и средних лет люди обоих полов, трех религиозных конфессий, граждане этой страны, борцы за права человека и за его свободу. Демократизм их был агрессивен. Они, казалось, воплощали собою известный девиз - "добро должно быть сильным и опасным для врага".

Напротив входа с охранником находился большой, на удивление тихо работающий гараж для американских машин. Все это юг Тель-Авива, господа, разномастное, разновеликое левантийское существование.

Вошедший юноша никакого отношения к газетному делу не имел.

Несмотря на его красоту, рост, смуглость, даже женщинам на него было тяжело смотреть, так как энергия, исходившая от этого парня, заставляла смущаться самых откровенных кокеток, которых и в этой редакции было немало. Одна из них сидела недалеко от входа, с красным цветком в по-испански стянутых назад волосах, и что-то лениво и как бы вкрадчиво выстукивала двумя указательными пальцами с сизым маникюром на ногтях на дребезжащем компьютере. Можно было представить, что ею описывается любовный случай, что-нибудь вроде: "Он взял ее за локти, притянул, к себе, пылающую дщерь Сиона..." и так далее. Ей явно было что сказать на эту тему. Можно было из-за ее плеча прочесть на экране заголовок: "Еще раз о фракционной дисциплине в Партии Труда. Ева Менделева".

Все присутствовавшие уже потеряли интерес к парню и продолжили свое прежнее занятие: кто прял, кто жал, а кто, так сказать, на дуде играл - только компьютеры гудели. Девица же эта, несмотря на неприступный балетно-испанский вид, а может быть, именно благодаря этому, была добра, сострадательна даже к малой чужой тревоге и боли. Что подтвердилось позже.

- Кого вы ищете? Может быть, я смогу вам помочь? - спросила она, не поворачивая головы, у вошедшего.

- Я ищу Карбаса Виктора Михайловича, - сказал юноша хриплым злым голосом и еще больше стал похож на перса.

- Карабаса, простите, Карбаса сегодня нет, он на интервью, - сказала девушка. Она была в свободном цветастом платье, как бы под цыганку. Ее маленькие тугие уши, совершенной формы спящего недельного зародыша, дрогнули, и она наконец повернулась к нему.

- Вообще-то он уже не вернется сегодня, а вы по какому вопросу? - спросила она кротко.

- Личному, - сказал парень.

- Долги? - сказала девица.

- Что долги? - не понял пришедший. Устойчивый ровный гул одиннадцати компьютеров, включенных в так называемом деске ежедневной газеты, разговоры семи корреспондентов, трех графиков и одного спецкора, похожего и на аспиранта, и на бандита с большой дороги, - все это напоминало по силе высвобожденного децибела шум инструментального цеха. Все сидели за одним огромным столом. Устаревший радиоприемник фирмы "Сони" с беспрерывно бегущей по часам сводкой новостей создавал вместе с их разговорами вкрадчивую и опасную атмосферу интима вечеринки, тельавивскую газетную душную ауру.

- Ну, Витя вам должен деньги? - сказала она.

- Нет, почему вы спрашиваете?

- Он вообще многим должен, - сказала она, не без труда отводя от него глаза.

За стеклянной стенкой прошел по коридору редактор этого ежедневного издания под названием "Голос репатрианта СНГ". Это был человек самостоятельный, глядящий под ноги, широкогрудый, в клетчатой рубашечке, с фразой наготове: "Мы - газета коммерческая". Еще он говорил: "Ты почему не пьешь, слушай, с ума можно сойти, если не пить". Но свое начальническое дело он знал хорошо и людей просекал насквозь, по давней привычке.

Взглядом и голосом он мог убить человека насмерть, но, к счастью, не делал этого почти никогда, жизнь перестала заставлять его это делать.

Редактор замедлил шаг, внимательно оглядел, не моргая, пришедшего светлыми глазами и прошел мимо с неподвижными, как бы поднятыми для обороны плечами и согнутыми в локтях для сокрушительного удара веснушчатыми руками. Своим прошлым он, в принципе, искупил и свое настоящее, и даже будущее.

- Ух какой, кто это? - спросил юноша, поежившись.

- Это наш главный, Альберт Аркадьевич, - сказала Ева, - неужели не слышали?

- Не слышал, я всего три часа как приехал из-за границы, - сказал пришедший.

И только тут Ева разглядела его рубаху с длинными рукавами и шелковый французский галстук от Пьера Кардена, клетчатый пиджак, перекинутый через локоть.

- Пойдемте, я сделаю вам чаю с сахарком, - сказала она и поднялась. Она была видная девушка и, как говорили когда-то морщинистые пьяненькие бабки, ближе к вечеру, после работы на торфянике в псковской рыбацкой деревне, "гладкая". В том совхозе русые парни и разгоряченные рослые девушки пили на танцах брагу из бочки - ковшиком. У девиц были сладковатые, вероятно от этого напитка, сильные шеи и круглые литые плечи.

- Меня Евой звать, - сказала она и подала ему руку.

- Да, - сказал юноша утвердительно.

По коридору они прошли, задевая стены и друг друга, в кухню, похожую на отмытый аквариум без воды, и Ева сделала ему чаю в кружке с одной неполной ложкой сахарного песку.

- Вы что, культурист? - спросила она.

- Я служил в армии, на досуге крутил на турнике "солнце" в Рязани, сказал парень.

- И стали таким здоровым, в результате?

- Я не так здоров, как кажусь, у меня есть серьезные недостатки в здоровье, вот справа в ребрах проблема, - сказал парень, бесшумно глотнув чайку. Он немного успокоился, повеселел.

В окне по главному шоссе неслись в одну сторону в четырех рядах, огороженных бетоном, разнообразные машины. Между южным и северным направлениями дороги лежала пересохшая речка под названием Аялон - в камне и бурьяне. Без воды.

В кухню вошла быстрыми шагами маленькая девушка, аккуратная, сдержанная, остриженная почти наголо, в испачканных синей тушью руках она держала кружку, за правым плечом висела тяжелая сумка фотографа.

- Здравствуйте, - сказала она, жмурясь от солнца.

- Это наш фотохудожник Дина, а это... - замялась Ева.

- Давид, - сказал парень, - я только что прилетел сюда.

- Можно, я вас сфотографирую, Давид? - сказала Дина, приглядываясь к его лицу сбоку.

- Если вы позволите, то нет, может быть, потом, я ищу Карбаса Виктора Михайловича. Вы с ним знакомы? - спросил Давид.

- Да, конечно, только его сегодня нет, кажется, так, Ева? - Девушка наливала воду, склонясь к кипятильнику, и оттого, наверное, краснея. Потом она вышла, стараясь выглядеть еще меньше, хотя даже на первый взгляд было видно, что девица сложена очень складно, полновесно и даже изысканно.

- Вот эта травести - личная, близкая подруга Вити, - сказала Ева, - но мне кажется, что ненадолго. Отдельные признаки говорят, что плохи ее дела, у Дины есть основания для тревоги.